Европа варварских полей

Европа одна — часть света, родина уникальной европейской цивилизации, оказавшая глубочайшее воздействие на всемирно-исторический процесс. И вместе с тем Европ много — в пространстве и во времени, в географии и истории. Все они обладают неповторимым своеобразием. Есть Европа Западная и Восточная, Северная и Южная. Выделяют еще Европу Центральную, Средиземноморскую, Атлантическую, Юго-Восточную и многие другие. Была Европа палеолитическая и неолитическая, Европа бронзового века, Европа античная. О последней, пожалуй, историки и археологи написали больше, чем о любой другой. Античная Европа долгое время и не без оснований считалась колыбелью Европы современной, основой европейской цивилизации. Это так и не так. Потому что наряду с античной Европой в это же самое время существовала другая, варварская Европа, долгое время находившаяся в исторических исследованиях в тени первой.

Между тем она заслуживает не меньшего внимания. Не только как исторический феномен, но и потому, что она не в меньшей мере, чем античная Европа, может претендовать на то, что породила Европу современную.

Античная Европа, родина уникальной античной цивилизации, долгое время была повернута лицом на юг и спиной на север. Средиземноморье — её колыбель, Египет, Финикия, Малая Азия, даже Иран были для древнего эллина гораздо более близкими и знакомыми, чем земли между Пиренеями, Альпами и Балканами.

Путешественник, и мореплаватель Скилак в, конце VI века до нашей эры плавал вдоль берегов Индии и оставил ее описание, но едва ли кто-нибудь из его современников забирался на территорию современных Германии или Бельгии. Гёродот знал, например, что Каспий и Арал — это разные моря (знание, кстати, утраченное многими более поздними географами и историками). Но, по его утверждению, никто и представления не имел об истоках Дуная. Вопреки укоренившимся представлениям, рискуя навлечь на себя гнев некоторых ученых коллег, я все же осмелюсь утверждать, что прагматизм у греческих путешественников преобладал над любознательностью.

О да, они путешествовали, и далеко. Но, как правило, по дорогам, разведанным не ими самими, будь-то финикийцы, персы или многие другие. Конечно, бывали и исключения. Аристей из Проконесса уже в VII веке до нашей эры достиг Западной Сибири, идя по пути, проложенному местными кочевниками, а Пифей в IV веке до нашей эры, очевидно, добрался до Скандинавии. Но именно им или не верили, или украшали их путешествия столь легендарными подробностями, что сама реальность этих путешествий тоже стала подвергаться сомнениям, если не современниками, то потомками. Греки путешествовали на юг, запад и восток значительно охотнее, чем на север; по морю — значительно чаще, чем по суше. И на все это были свои причины.

Античная цивилизация родилась как цивилизация полисов, представлявших собой общину, в которой в идеале каждый гражданин был собственником и каждый собственник — гражданином. Гражданство, как всегда и всюду, подразумевало права и обязанности, определенную степень солидарности и сплоченности. Для полиса это означало, что противоречия и борьба между знатными и незнатными, богатыми и бедными не должна была превышать критического уровня, который повлек бы за собой распад общины. Поэтому главным эксплуатируемым классом стали рабы или зависимые земледельцы, которых надо было добывать или покорять за пределами своего общества.

Полис не мог расти неограниченно, так как производительные силы его были слишком неразвиты. Для излишка населения выходом была эмиграция. Полис стремился сгладить борьбу между своими гражданами но не мог устранить ее полностью, и порою она приобретала ожесточенные формы. Возможным выходом для побежденных была опять-таки эмиграция. Наконец, греческий полис не мог обойтись без сырья и источников сбыта, а именно это обеспечивали метрополии ее выходцы, эмигранты, на новых землях.

Великая греческая колонизация VIII—VI веков до нашей эры привела к тому, что греческие полисы оказались разбросанными по всем берегам Средиземного и Черного моря. Платону они напоминали рассевшихся вокруг болота лягушек, да Цицерон позднее назовет каймой, пришитой в большом количестве к обширной ткани варварских полей. Оба были по-своему правы. За пределами собственно Греции и малоазиатского побережья вновь основанные полисы занимали крайне ограниченную территорию. Непосредственно за стенами полисов и прилегающей к ним земледельческой территории — хоры, входившей в состав полисного государства, начиналась совсем иная Европа, Европа варваров. Ее греки знали плохо и не слишком интересовались ею, разве что за исключением тех случаев, когда судьбы отдельных областей или народов этой, совсем иной, неэллинской Европы на время переплетались с греческими.

И все же большую часть того немногого, что нам известно о варварской Европе, — немногого, по сравнению с Европой античной, мы знаем именно благодаря греческим и римским авторам, да еще археологическим раскопкам, ведущимся уже почти две сотни лет. К началу I тысячелетия до нашей эры большая часть населения Европы, как античной, так и варварской, говорила уже на индоевропейских языках. Племена, говорившие на доиндоевропейских и неиндоевропейских языках, составляли в Западной Европе лишь отдельные, изолированные друг от друга анклавы, преимущественно на окраинах.

В I тысячелетии до нашей эры Европа варварских полей состояла из нескольких крупных этнолингвистических массивов, каждый из которых составляли племена, говорившие на языках одной лингвистической группы.

На территории современной Франции и в верховьях Дуная жили племена, которые греки называли кельтами, а римляне — галлами. Кельты, раньше многих других племен варварской Европы, освоившие железное оружие, в это время стремительно расширяли свою территорию. В V—III веках до нашей эры, а в отдельных случаях и значительно раньше, они заняли ряд областей на территории Испании, Британских островов, Северной Италии, Германии, Чехии, отчасти Венгрии и Румынии и еще южнее, на Балканах. В конце III века до нашей эры кельты дошли до берегов Черного моря и даже проникли в Малую Азию. Через всю Западную и Центральную Европу — от Испании до Карпат тянулись цепочки оппидумов — кельтских укрепленных убежищ, усадеб знати, ремесленных центров.

Кельтское влияние сказывалось до Балтийского моря и Южной Скандинавии, отдельные группы кельтских ремесленников основывали свои мастерские вне собственно кельтской среды, и местные жители перенимали кельтскую технику производства, кельтский художественный стиль и моду.

Несмотря на то, что кельты достигли сравнительно высокого уровня экономического и социального развития, они по ряду не вполне понятных причин не смогли создать не только единого государства, но даже сколько-нибудь стабильных локальных государственных образований. Тем не менее, религия, язык и материальная культура у них были едины. Культура эта известна в археологии под названием «латен».

В ряде стран, затронутых кельтской экспансией, местное население было быстро кельтизировано, в других возникли смешанные культуры. Вероятно, именно вторжение кельтов положило начало индоевропеизации Иберийского полуострова. До этого там жили племена различного происхождения. Часть их говорила на семитских языках, родственных берберским, часть, возможно, на языках, отдаленным потомком которых является современный баскский, стоящий совершенно изолированно среди современных языков.

(Предполагаемое иногда родство баскского языка с иберийскими — грузинскими — ни в коей мере не может считаться доказанным.) Вероятно, термин иберы, которым римляне называли большую часть жителей современной Испании, является собирательным, объединяющим различные племена, говорившие на различных языках. Но известно, что иберы создали высокую и оригинальную культуру, в которой местные элементы органически сочетались с античными (греческими) и финикийскими (карфагенскими). У иберов даже была своя письменность, к сожалению, до сих пор не дешифрованная. Иберы были завоеваны и подверглись романизации раньше других племен варварской Европы, и поэтому нам известно о них меньше, чем о кельтах или германцах.

Но кельтская экспансия к началу нашей эры «выдохлась» и прекратилась. Кельты прочно осели на занятых ими территориях, разбогатели и стали менее воинственными. Именно с этого времени их начали теснить с востока германцы, а с юга — римляне. От всего обширного, многочисленного и разнообразного кельтского массива в настоящее время уцелело всего несколько небольших языков. Среди них бретонский, валлийский (язык коренного населения Уэльса) и ирландский. Правда, кельтская кровь течет в жилах многих современных народов, в первую очередь — французов.

К востоку от кельтов жили германские племена. Вероятно, первоначально они жили в Скандинавии, Ютландии и на побережье Балтийского и Северного морей между Везером и Одером. Однако германцы легко покидали насиженные места, переселялись на новые земли. Причин этому было много: ухудшение климата, перенаселение, поиски более плодородных земель, жажда добычи.

В течение VI—V веков до нашей эры германцы постепенно заняли территорию большей части Средней Европы. Они сравнительно поздно попали в поле зрения античных авторов, само собирательное наименование «германцы» они получили от кельтов, по самоназванию одного сравнительно небольшого племени.

Некоторое время большая часть германцев находилась под столь сильным влиянием кельтов, превосходивших их в культурном отношении, что их материальная культура была всего лишь одним из вариантов кельтского латена. Только погребальный обряд был вполне самостоятельным.

В первые века нашей эры, как и раньше, германцы не представляли собой единый народ; было много различных племен, объединенных во временные союзы, которые воевали друг с другом, соседями и с Римом. Уже во II веке до нашей эры кимвры и тевтоны переселились со своей родины в Северной Ютландии на территорию Центральной Европы, а затем вторглись в Северную Италию. Здесь они были разбиты, хотя победа над ними досталась римлянам с большим трудом.

Далеко не все германские племена явились предками современных немцев. Многие растворились или вошли в состав других народов.

На восток от германцев жили древнейшие славянские и протославянские племена. Античные авторы о них почти ничего определенного не знали. Где именно находилась прародина славян, и какие археологические культуры им соответствовали — все это и до сих пор является предметом оживленной дискуссии среди ученых. Большинство соглашается, что древнейшие славяне жили где-то между Вислой и Днепром, на территории лесной и лесостепной зон Европы и занимались земледелием и скотоводством.

Римские авторы первых веков нашей эры — Плиний Старший, Тацит и Птолемей — говорят о племенах венедов, живших на восточном побережье Балтики. Многие современные ученые видят в них славян, точнее, часть славян.

К северу от славян, в Прибалтике, обитали балты, часть которых явилась предками современных литовцев и латышей. Римлян Прибалтика интересовала только как источник высоко ценившегося ими янтаря. Считается, что именно к балтам, то есть племенам, говорившим на языках балтийской группы индоевропейской семьи, первоначально относилось наименование «эстии», встречающееся в римских источниках.

Однако в западном и южном направлениях балты занимали значительно большую территорию, чем теперь. Они жили в будущей Пруссии (само слово «пруссы» — общее и более позднее наименование ряда балтийских племен, истребленных немецкими захватчиками в первой половине II тысячелетия нашей эры), на Верхнем Днепре.

В Северной Скандинавии, в Прибалтике, к востоку от балтов, а также на обширных пространствах лесной и отчасти даже лесостепной зон Восточной Европы, к западу от Урала, но, возможно, отчасти и к востоку от него, обитали различные неиндоевропейские племена, говорившие на языках финской группы. Территория расселения их была значительно большей, чем территория современных народов, говорящих на финских языках,— финнов, карелов, эстонцев, мордовцев, марийцев, удмуртов и некоторых других. Часть их в I тысячелетии до нашей эры все еще занималась охотой и рыболовством, но большинство — уже земледелием и скотоводством. Судя по археологическим данным, древние финноязычные племена в это время жили еще в основном первобытнообщинным строем, только кое-где появлялись признаки начавшегося социального и имущественного неравенства.

В степях Восточной Европы кочевали скифы; а затем победившие и сменившие скифов их близкие родственники — сарматы. И те и другие говорили на языках иранской группы.

На Балканах, к северу от греков, а также еще севернее, обитали племена, относящиеся к двум другим индоевропейским лингвистическим группам — фракийской и иллирийской. Фракийцы жили на территории современных Болгарии, Северо-Восточной Греции, Румынии, восточной части Венгрии, Северной Молдавии и в Западной Украине. Граница между ними и скифами проходила по Днестру. Греки познакомились с фракийцами очень рано, слово «фракийцы» встречается уже у Гомера. Несколько раз фракийцы создавали собственные государства. На территории Болгарии сохранились тысячи фракийских курганов. Одни, принадлежавшие знати,— огромные, с каменными гробницами и роскошным погребальным инвентарем; другие представляют собой едва заметные всхолмления с плохо очерченной могилой.

К концу I тысячелетия до нашей эры в результате господства македонцев и вторжения кельтов общество и культура фракийцев пришли в упадок. В I веке нашей эры после продолжительной борьбы южные фракийцы были покорены Римом, а во II веке нашей эры наступила очередь ожесточенно сопротивлявшихся северных фракийцев, которых греки звали гетами, а римляне — даками.

С иллирийскими племенами греки также познакомились довольно рано, впервые о них упоминает Геродот. По более поздним сведениям, относящимся к римскому времени, иллирийцы жили от Македонии до Дуная и Савы, а также на побережье Адриатического моря до Триестской бухты. Возможно, что население Северо-Восточной Италии (Апулии) первоначально также говорило на иллирийских языках. Иллирийцы вошли в историю как воинственные племена, не брезговавшие пиратством и приобретавшие часть своих богатств в военных походах.

Фракийские языки не оставили прямых потомков, а к иллирийским в настоящее время относится один албанский.

Этнические и лингвистические границы племенных массивов варварской Европы все время менялись. Варварская Европа жила своей собственной напряженной и динамичной жизнью, хотя ее пути и даже судьбы начиная с I тысячелетия до нашей эры все чаще и все больше переплетались с судьбами Европы античной.

Само слово «варвары» далеко не сразу приобрело презрительный и тем более пренебрежительный оттенок. Сначала варварами для греков были просто все негреки. Позднее, когда Греция оказалась завоеванной Римом, греки «исключили» римлян из числа варваров, но только их одних. Мнение об эллинском превосходстве над остальными народами возникало постепенно, и далеко не все эллины его разделяли.

Геродот относился к варварам без всякого предубеждения. Любившие поморализировать стоики и киники противопоставляли варварскую жизнь, которая казалась им простой и неиспорченной, порокам современной им античной цивилизации. Гениальный Фукидид глубже всех смог проникнуть в суть различий между эллинами и варварами, когда лаконично заметил, что ныне варвары живут так, как некогда жили эллины.

И все же различие было не только социологическое, заключавшееся в том, что народы античной цивилизации несколько опережали варваров в своем социально-политическом и экономическом развитии. И не только культурное. Греки и римляне создали блестящую культуру, но было бы неверно утверждать, что античная культура во всех отношениях была выше культуры европейских варваров. Утверждения о превосходстве одной культуры над другой вообще всегда очень субъективны и рискованны. Точнее будет сказать, что культура варваров была отлична от культуры античной Европы, и главное различие заключалось в самом направлении развития. Варварская Европа в социально-политическом отношении развивалась явно не в том направлении, что античная.

Конечно, греки и тем более римляне оказали существенное влияние на варварскую Европу. Роль античного Средиземноморья в жизни варварского мира I тысячелетия до нашей эры видна уже из того, что все важнейшие археологические культуры последнего — гальштат, латен, фракийская, скифская — в большей или меньшей степени испытали его воздействие. Варварская знать нередко была заинтересована в колонизационной деятельности греков и, во всяком случае, скоро научилась извлекать из нее выгоду. Непосредственное соседство с форпостами античной цивилизации открывало для нее важные источники обогащения и влияния в своем собственном обществе.

Погребения кельтской, фракийской, скифской знати были теперь переполнены античными предметами роскоши, в том числе выполненными специально, на заказ, с учетом варварских вкусов. В обмен на них на греческие рынки стали поступать зерно, сырье, рабы. Торговля и другие сношения с греками способствовали разложению первобытных отношений в варварских обществах, углублению имущественных и социальных различий, развитию товарного производства и т. д. Кое-где в варварских областях даже началась чеканка собственной монеты в подражание греческой, а затем и римской.

Процесс распространения античного влияния в варварской Европе отчасти напоминал цепную реакцию. Племена ближней варварской периферии, непосредственные соседи греческих колоний и более других затронутые их влиянием, усиливали давление на своих северных и восточных соседей в погоне за добычей, рабами и другими ценностями, а также вели с ними посредническую торговлю. В результате греческие, этрусские, кельтские, фракийские, скифские товары и изделия проникали в самые отдаленные уголки. Изделия средиземноморских мастерских достигли Англии, Среднего Рейна и даже Дании — на западе и Урала — на востоке, а изделия северочерноморских мастерских — крайнего севера Восточной Европы и Западной Сибири.

И все же греческое культурное влияние на варварскую Европу не следует переоценивать. Даже на ближней периферии оно распространялось в основном на аристократию и очень мало проникало в гущу рядового населения.

Тем более нельзя переоценивать греческое влияние на социально-политическое развитие варварских племен. Правда, в некоторых случаях их сложные военно-политические взаимоотношения с греками отражались на темпах их развития. Например, у фракийцев греческое влияние форсировало возникновение собственных государств. В таких случаях, по меткому выражению выдающегося английского археолога Г. Чайлда, «более древняя цивилизация играет роль повивальной бабки, облегчая родовые муки варварству». Но в других случаях, например у скифов, государство возникло и без греческого влияния, а в третьих, например у кельтов, возникновение государства тормозилось раздробленностью общества, той раздробленностью, которая не в последнюю очередь вызывалась контактами с различными центрами античной цивилизации и даже сознательной политикой последних, специально направленной на ослабление кельтов.

Но самое главное заключалось в другом. Социально-экономический строй даже тех государств неантичной Европы, возникновение которых действительно было стимулировано контактами с античными государствами, тем не менее, существенно отличался от последних. Да, государства неантичной Европы не знали ни полисной демократии, ни выборности должностей, ни понятия «гражданин». Но зато, имея рабов, они так и не стали рабовладельческими, рабство в них никогда не составляло основу производства. Они не знали взлета античной рабовладельческой цивилизации, но не узнали и ее долгого и мучительного падения.

Большая часть варварской Европы жила еще первобытным строем, хотя у многих племен первобытные отношения находились уже в стадии глубокого разложения — появилась аристократия, стремившаяся укрепить свои позиции любой ценой, не считаясь с интересами остальных соплеменников. Так обстояли дела к I веку до нашей эры, когда Юлий Цезарь, тогда еще не римский диктатор, в поисках денег и новых территорий для борьбы за власть в Риме перешел Альпы, чтобы завоевать Галлию.

Задолго до этого Рим успел превратиться из полиса в обширное государство, подчинившее себе все Средиземноморье, включая Испанию, племена которой стали его подданными. Пришло время, когда для дальнейших завоеваний впервые за всю историю античной цивилизации надо было по-настоящему обратиться к варварской Европе. Красс, соперник Цезаря в борьбе за власть, этого не понял, безуспешно пытаясь покорить Парфию, и бесславно погиб со своей армией. Цезарь понял. И завоевал Галлию, а заодно еще и часть Британии. При нем и его преемниках были захвачены территории современной Франции с прилегающими районами, обширные области по Среднему и Нижнему Дунаю. Одно время римляне даже глубоко проникли в Германию, но поражение в Тевтонбургском лесу положило конец их надеждам завоевать Германию.

На долгое время граница между империей и непокоренным варварским миром установилась по Рейну и Дунаю. Вдоль этих рек возник римский «лимес» — пограничные укрепления, часть которых постепенно превращалась в города и места торговли со свободными варварами.

Судьбы тех варваров, которые были покорены Римом, и тех, кто сумел отстоять свою свободу, решительно разошлись. На завоеванные территории распространились античные классовые отношения. Это сопровождалось целым рядом экономических, политических и культурных мероприятий, сознательно проводившихся римской администрацией и подрывавших существовавшие прежде общественные порядки. Границы провинций и судебных округов намеренно проводились без учета старых этнических и племенных делений. Принудительно насаждалось римское право, чуждое местному населению. Новых подданных душили налоги, они разорялись, теряли землю, часто превращаясь при этом в арендаторов и наемных рабочих.

На завоеванных территориях распространялась так называемая провинциальная римская культура, стиравшая и подавлявшая местные особенности, строились города, развивались товарное производство, ремесла и торговля, но вместе с ними и рабство. Не случайно поэтому именно насильственное насаждение римского права и римской культуры явилось одной из причин восстания германцев.

Очень важным в политике романизации было размещение на завоеванных территориях римских легионеров и отчасти связанное с этим основание городов античного типа. Ветераны, прошедшие двадцати-двадцатипятилетнюю римскую школу, не только были опорой империи. Они становились собственниками земель, возделывавшихся по римскому образцу, орудием романизации в самых отдаленных частях государства. Само присутствие легионов тоже было фактором романизации.

И в Галлии, и в Иберии, и в дунайских провинциях романизация сопровождалась вытеснением местных языков латинским. Сперва оно происходило в городах, но затем распространилось и в сельских местностях. Этому процессу благоприятствовали также смешанные браки между пришельцами-римлянами и местными жителями.

Особенно быстрой романизации подверглась местная варварская аристократия. Рим стремился создать из нее еще одну опору в завоеванных провинциях и поэтому всячески привлекал на свою сторону, наделяя имущественными и гражданскими привилегиями.

При таких обстоятельствах события, происшедшие в Галлии после свержения Нерона, были вполне закономерными. Когда прирейнские племена, возглавляемые Цивилисом, подняли восстание против Рима, племенная знать Внутренней и Южной Галлии собралась, чтобы определить свою позицию. Перед нею выступил римский полководец Петилий Цереал, заявивший, что хотя римляне действительно некогда завоевали Галлию, но разница между победителями и побежденными уже сгладилась. «Вы (то есть галлы),— говорил он,— командуете многими из наших (то есть римских) легионов, вы управляете провинциями, и этими и другими; нет ничего, что было бы доступно нам и недоступно вам. Галлы не менее римлян должны быть заинтересованы в сохранении и укреплении великого здания Римской империи; ибо если оно рухнет, то погребет под своими обломками всех».

Слова Цереала оказались убедительными. Галльские аристократы отказались поддержать Цивилиса.

Итак, самостоятельное развитие варварских племен, включенных в состав Римского государства, было прервано и направлено по другому руслу. И все же не совсем. Не только Рим влиял на завоеванных варваров, но и варвары влияли на завоевателей. А под покровом романизации они подспудно смогли сохранить многое из своей прежней культуры, обычаев, религии, даже социальных институтов.

По-видимому, античная цивилизация, особенно на той поздней ее стадии, которая представлена Римской империей, вообще не могла нормально функционировать без наличия первобытной периферии, за чей счет путем экспансии можно было до поры до времени смягчать внутренние конфликты, эта периферия была источником сырья и рабов, рынком сбыта, объектом эксплуатации. Римские завоевания первых веков нашей эры отсрочили наступление общего кризиса античного мира, а римские провинции в Галлии, Иберии и Иллирии стали наиболее передовыми в западной части империи.

Но именно в этих провинциях, несмотря на романизацию, сохранялись, пусть в трансформированном виде, некоторые специфические черты отношений предшествующего времени, которые отличались от античных. Среди них — наличие свободного крестьянства с большими или меньшими пережитками общины, а наряду с ним — крупных земельных собственников, не связанных с полисами, и зависимых от них земледельцев — будущих колонов и предшественников будущих крепостных крестьян средневековой Европы. Очевидно, справедливо было бы сказать, что завоеванные варвары посеяли первые семена феодализма на рабовладельческой почве Рима.

Но были и другие варвары, те, которые отстояли свою независимость, или те, которых Рим и не пытался покорить. Правда, и они тоже испытали его влияние, большее или меньшее, в зависимости от расстояния, отделявшего их от границ империи. К чему это привело, хорошо видно на примере германцев.

До появления Цезаря на Рейне германское общество было мало затронуто римским влиянием. Торговля, особенно при посредстве кельтов, велась уже давно, но довольно ограниченно. Ко времени Цезаря имущественные различия у германских племен сводились главным образом к различиям во владении скотом и движимостью. Частная собственность на землю отсутствовала, а родоплеменная знать не обладала сколько-нибудь существенной принудительной властью над рядовыми соплеменниками.

Между временем Цезаря и Тацита, следующего автора, оставившего подробное описание германцев, произошли очень существенные перемены. С начала I века нашей эры поток римских товаров устремился в Среднюю и даже Северную Европу, и товары эти большей частью становились частной собственностью.

Цезарь писал про германское племя свебов, что «купцов они допускают к себе больше для продажи военной добычи, чем из желания получить какие-либо привозные товары». Но уже в правление императора Тиберия (14—37 годы нашей эры), когда временно была захвачена столица свебов, римляне, по словам Тацита, с изумлением обнаружили там римских купцов, которых «каждого из своего края занесли во вражескую страну свобода торговли, жажда наживы и, наконец, забвение родины».

Ко времени же Тацита германские вожди стали брать от римлян деньги, а ближайшие к Рейну и Дунаю племена приняли «золото и серебро для употребления в торговле». Римские товары проникали в самые отдаленные уголки Европы. Клады римских монет многочисленные находки римских изделий и погребения с оружием, изготовленным в римских мастерских, в изобилии встречаются в Скандинавии. На территории Польши в обмен на высоко ценившийся римлянами янтарь поступали дорогие бронзовые и стеклянные сосуды, украшения и оружие. Обнаружены клады, насчитывающие сотни и даже тысячи римских монет, и в то же время — склады предназначенного на экспорт янтаря, в которых находилось до 55 центнеров этого товара. Даже пушнина, добывавшаяся охотниками Крайнего Севера, поступала на римские рынки.

Но за римские товары надо было платить. В первые века нашей эры на всей ближней варварской периферии Рима участились войны и набеги. Многие из них сознательно разжигались и провоцировались самим Римом, так как, по словам все того же Тацита, «в борьбе против таких сильных народов для нас нет ничего столь полезного, как их разобщенность». Но ведь можно допустить и другое, например, что войны и набеги в Германии вызывались возросшей жаждой богатств и стремлением приобрести римские товары. Не случайно в I—II веках нашей эры повсеместно — от Ганновера до Польши и от Дании до Силезии — появляются погребения военной аристократии, в которых очень много римских вещей.

Войны углубляли общественное неравенство среди варваров, усиливали власть их вождей. Этому немало способствовали и сами римляне, которые поддерживали дружественных им вождей и, когда могли, обеспечивали им власть принудительно, даже вопреки воле их собственных племен. До поры до времени подобная политика была довольно эффективной, но ее долговременные последствия оказались для римлян неожиданными и трагичными. Взгляды варваров на торговлю с Римом были просты и по-своему логичны. Платить следует только за то, что нельзя получить даром или взять силой. Кстати, справедливости ради надо сказать, что римляне, а до них и греки, в этом отношении не многим отличались от варваров. Римляне разожгли аппетиты варваров к богатству и власти.

Начиная с III века нашей эры варвары стали нападать на римские пограничные укрепления и вторгаться в Галлию. Приходилось уже не столько подкупать, сколько откупаться от них, но аппетиты все возрастали. А на варваров ближней периферии начали давить варвары дальней, которые тоже знали уже о несметных богатствах Рима, о плодородии его земель и стремились на первых порах хотя бы продвинуться поближе к его границам.

С III века нашей эры вся варварская Европа, а еще раньше значительная часть варварской Азии пришли в движение. Племена срывались с насиженных мест, нападали на соседей, воевали, заключали временные союзы, готовили новые нападения. И вся эта разноплеменная и разноязыкая масса медленно и неуклонно, по выражению древнего автора, «как снежный ком в горах», двигалась к границам одряхлевшей империи.

Сказать, что только Рим своей многовековой политикой по отношению к варварам, да и самим фактом своего существования вызвал к жизни Великое переселение народов, было бы упрощением исторической действительности, хотя известная доля истины в этом есть. Но бесспорно другое. Для многих племен и народов, вовлеченных в это переселение, именно территория империи явилась и притягательным магнитом, и конечным пунктом долгих странствий.

Дальнейшее хорошо известно. Варвары разрушили Римскую империю. Одна эпоха — античной Европы — кончилась. Начиналась другая — эпоха Европы феодальной. Значительно меньше известно другое — та роль, которую сыграли варвары в определении ее судеб. Она отнюдь не сводилась лишь к разрушению античной Европы, вернее, сводилась не только к этому. Блеск и величие античной цивилизации, античное наследие в европейской культуре средневековья и нового времени — все это бесспорные факты. Но они не могут заслонить других фактов, столь же бесспорных.

К моменту Великого переселения народов античная цивилизация зашла в тупик, из которого она самостоятельно выйти не могла. Рабство, обеспечившее ее расцвет, сыграло с ней коварную шутку — в конечном счете вызвало застой и даже упадок. Выход из тупика заключался во вторжении варварских племен на территорию Римской империи, в той внешней силе, которая единственная оказалась способной перевести античную Европу в русло феодального развития.

Варварская Европа не была ни столь рафинированной, ни столь «цивилизованной», как Европа античная. Но она была способна хорошо и много учиться, впитывать и по-своему перерабатывать античное наследие. Рождение новой Европы было оплодотворено живительными соками той Европы, которую так долго презирали и игнорировали, пытались покорить, а потом боялись и ненавидели,— Европы варварских полей.

Автор: А. Лесков, доктор исторических наук.