Иоанна безумная

Она вошла в историю под именем Иоанны Безумной. А была здоровой, умной, доброй и очень живучей женщиной. Но почти полтысячи лет клеймо безумия тяготело над ее именем, ибо так было нужно для церкви, для родителей и детей Иоанны, несчастнейшей королевы Испании. Иоанна причастна ко многим трагическим и величественным событиям. Именно поэтому о королеве Иоанне, Хуанне Безумной, не забывают историки.

Но сначала — откуда они узнали о ней? Собственно, Иоанна всегда была небезызвестна. Дочь и наследница их католических величеств Изабеллы и Фердинанда, создателей Испанской империи, победителей мавров, покровителей Колумба; мать испанского короля Карла I, он же император Священной Римской империи Карл V, повелителя Испании, Америки, Австрии, Италии, Нидерландов, того самого Карла, во владениях которого никогда не заходило солнце; бабушка жестокого Филиппа II — о такой женщине мудрено забыть. Но и помнить-то о ней особенно не приходилось. Ну, действительно, была у Изабеллы и Фердинанда дочь, у Карла — мать, у Филиппа — бабушка. Ну и что? Мало ли их в истории, чьих-то дочерей, кого-то потом породивших и мирно почивших в Бозе? К тому же общеизвестно, что Иоанна годам эдак к тридцати сошла с ума, и ее до конца жизни пришлось стыдливо прятать от людей, дабы не позорила она свою блестящую родню.

Так оно и считалось, пока в 1868 году Генрих Бергенрот, вернувшись из Симанкасского архива, не опубликовал свою статью о Хуанне.

Насмешливая история помогла Бергенроту руками одною из самых зловещих участников этой тягостной драмы — императора Карла V, сына Иоанны. Сорок лет, с 1516 по 1556 год, сидел на престоле сын Иоанны — потрясал мир кровавыми войнами, рвался к мировому господству. Он заботился и о посмертной славе, а потому основал Симанкасский архив. До этого централизованных архивов в Испании не было.

Короли часто разъезжали по стране и за рубежом — архив в результате рассредоточивался по множеству городов и селений. Найти нужный документ часто оказывалось трудно. В придачу во время нередких бунтов восставшие крестьяне и горожане охотились за осколками архивов королей, не без оснований ненавидя всю канцелярщину. Дабы собрать документацию воедино и понадежней укрыть ее, Карл V повелел отвести под архив государства Симанкасский замок. Он ревностно набивал замок продуктами своей глобальной переписки, свозил туда ценные, с его точки зрения, бумаги из иных городов и стран. Тому же замку он доверил и тайную корреспонденцию, посвященную его матери, королеве Иоанне. Доверить-то доверил, но тут же, по-видимому, забеспокоился и закрыл доступ в архив: теперь посещать Симанкассу могли только по его личному разрешению. А разрешений Карл не давал.

Секретность Симанкасского архива с тех пор сделала его хранилищем самых жгучих «тайн мадридского двора». В эту Бастилию документов укладывались навечно бумаги- «преступники». Смутные интригующие слухи о них ползли по Европе. И когда Наполеон вступил в Испанию, он велел вывезти в Париж опасные сокровища Симанкасского замка.

Бонапарт намечал создать в Париже гигантский всемирный архив. А потому его гренадеры вместе с контрибуцией и живописными полотнами доставляли во Францию из завоеванных стран связки старинных летописей и бумаг. 3139 ящиков австрийского архива было отобрано французами в Вене, 102 405 связок — в Ватикане, 7861 — в Симанкассе… Когда летом 1814 года казаки вступили в Париж, рухнула и архивная мечта Наполеона. Симанкасский архив вернулся на родину. А в 1844 году первый не испанец, Гашар, бельгийский историк и архивист, легально переступил порог замка…

Вскоре вслед за ним к архиву по просьбе английского правительства был допущен Генрих Бергенрот. Лорды поручили ему кое-что уточнить касательно взаимоотношений Англии и Испании в пестрые времена Тюдоров. Бергенрот уточнил. А связка писем о Хуанне Безумной поразила его воображение. Он не удержался: коротко, сухо, но точно, с недвусмысленной ясностью он поведал правду.

…Когда Карл V закладывал свой знаменитый архив, он заявил: «Летописцы и историки передают ложные сведения о государственных событиях; поэтому я желаю, чтобы в архиве Симанкассы были собраны все материалы, которые могут служить будущим историкам для уяснения этих событий». Пожелание императора исполнилось.

Когда Иоанна появилась на свет, Испании еще не было. Они родились почти одновременно: Испания и ее первая королева.

В течение нескольких сотен лет отвоевывали испанцы свою страну от арабов. В накале этой изнурительной, невиданной по длительности войны формировался правящий класс Испании.

Многие европейские дворяне тоже были потомственными воинами. Но в промежутках между походами они занимались хозяйством. Испанские дворяне, гидальго, воевали всегда, непрерывно, они только и делали, что воевали, и ничем иным из поколения в поколение не занимались и заниматься не желали. Класс вояк-профессионалов, ни к чему иному не пригодный.

Вероятно, следует всерьез говорить о социально-психологическом облике конкистадора, существе особого типа, специализированном на войне и беспощадном уничтожении себе подобных.

А религиозный фанатизм снимал ответственность с тех, кто творил зло. Вот такие люди, верящие и в сон, и в чох, но не верящие никому и ничему, ни в грош не ставящие свою и чужую жизнь, болезненно жестокие, были современниками королевы.

Брак родителей Иоанны, королевы Кастилии Изабеллы и короля Арагона Фердинанда, был династическим. Однако они любили друг друга. Сохранились письма Фердинанда к жене, полные, кроме обычной рыцарской учтивости, еще и искреннего чувства. Испания родилась на их брачном ложе, но до конца их дней была лишь объединением двух королевств — Кастилии и Арагона, а не единым целым. Единой страной она стала только после появления детей у царственной четы — дети как бы сливали в себе обе государственные линии. Изабелла и Фердинанд уважали и понимали друг друга. Их роднила общность чудовищных целей и непоколебимая уверенность — подлежит уничтожению все, что препятствует достижению этих целей.

Изабелла была красива. Выше среднего роста, с роскошными темно-каштановыми волосами, голубыми глазами, легкой ласковой улыбкой, она держалась внешне просто и обходительно. Изабелла — диктатор, ханжа, повелительница по натуре, женщина грозной демонической воли. Время от времени она проговаривалась — и тогда смущение овладевало умами и сердцами поклонников королевы. А поклонников было много. Подобное было в обычае времени, и все, в том числе и Фердинанд, смотрели на крошечные романы Изабеллы спокойно. Она строго следила за тем, чтобы всегда оставаться королевой. Само собой, столь же свободно вел себя Фердинанд — с соблюдением, конечно, всех королевско-рыцарских приличий.

Судя по письмам, Изабелла гордилась скромностью своего гардероба и не забывала напомнить окружающим, как мало денег она тратит на себя и как много отдает их «на прославление Бога и ради благоденствия всего мира», по ее выражению. Впрочем, английский посол Мекадо Роджер посетил в 1489 году Мадрид и шесть раз встречался с королевой: четыре аудиенции, турнир, бой быков. Каждый раз на ней был новый роскошный костюм, и Роджер, помня, видимо о всемирно известной «скромности», их описывает.

Самый простой из нарядов приблизительно такой. Королева оделась в платье из золотой парчи. Поверх набросила плащ из черного бархата со многими овальными дырочками, чтобы сквозь плащ можно было видеть платье. По бокам плаща нашиты пластины из золота в палец длины и полпальца ширины, в пластинах сияли драгоценные камни. Плащ перехвачен поясом из белой кожи, на поясе висела сумочка, на сумочке — огромный рубин, вокруг него пять бриллиантов «и много других драгоценных камней, каждый величиной с боб». Пояс, конечно, тоже весь украшен драгоценными камнями. На шею Изабелла повесила золотое ожерелье в виде белых и красных роз, в открытом лепестке каждой — бриллиант. На грудь свисали две ленты, на обеих еще по сотне камней. На правое плечо небрежно наброшен короткий плащ из малинового атласа, подбитый горностаем.

Такова она была во всем. И когда эта улыбчивая ложь касалась уже не одной одежды, трепет охватывал сердца…

Фердинанд был рослым, крепким мужчиной, с широким приятным лицом, улыбчив, со светло-каштановыми волосами — они большими прядями спадали на плечи, а на лбу были ровно подрезаны.

Король не менее властен и крут, чем Изабелла, но откровенней ее. Потому об общих целях прямо говорил именно Фердинанд. Цель формулировалась недвусмысленно: европейское, а потом мировое господство. Если не при жизни, то посмертно: через детей. Семья намеревалась завладеть миром — не меньше! Трамплином служила Испания. Чтобы служить хорошим трамплином, она должна быть единой, сильной, послушной, не сомневающейся, не останавливающейся ни перед чем! Из этой страны семье предстояло выкачать те колоссальные средства, что требовались для захвата планеты.

И по всему этому в 1481 году, когда Иоанне исполнилось только два года, ее родители, католические высочества Изабелла и Фердинанд ввели в Испании инквизицию. Собственно, инквизицию ввела папская булла, но папа издал ее по требованию королевской четы. Во главе — Фома Торквемада, придворный священник, личный исповедник Фердинанда. Торквемада начал с предписания, обращенного к народу: покайтесь, грешники. Предписание было расклеено на дверях всех церквей. 15 000 человек покаялись, были наказаны и прощены. На остальных обрушился террор. Целеустремленный садизм стал государственной политикой. Мучительные, изощренные пытки — нормой следствия. Изуверы и садисты, убийцы по призванию поднялись в цене: гигантский аппарат инквизиции разыскивал и «впитывал» их.

К сожалению, предшествующие пятьсот лет истории таковых породили во множестве. Сожжение еретиков на площадях, аутодафе сделались публичным развлечением. Донос, предательство пронизывали нацию сверху донизу. Испания содрогнулась.

Арабам и евреям предложили перейти в христианство. Тех, кто не перешел, перебили сразу же, тех, кто перешел, ликвидировали постепенно, под предлогом, что они, мол, тайно держатся прежней веры. Имущество в обоих случаях конфисковывало правительство.

Ради конфискации имущества избивали и христиан. Все сословия были беззащитны перед инквизицией. Она стала беспощадным всемогущим орудием королей. Казна их обогатилась неимоверно. Всякая попытка оппозиции королевской власти, даже в форме апелляции к старинным феодальным правам и привилегиям, могла кончиться смертью оппозиционера, причем под самым благовидным, богоугодным предлогом.

В общем, впервые же годы было сожжено около десяти тысяч человек, наказано как-то по-другому не менее ста тысяч — обязательно с конфискацией имущества. Сжигали и мертвых — конечно, с конфискацией имущества у наследников.

Страна оцепенела от ужаса. Страшные слухи ошеломили Европу. Десятки тысяч беглецов (имущество сбежавших тоже конфисковывалось) разносили по материку сведения о чудовищной машине испанской инквизиции. Засмущался сам папа: кошмарная инициатива «их католических величеств» дискредитировала церковь. Папа даровал право апелляции лично к нему, к папе, на решения инквизиционных трибуналов. И тут произошло неожиданное: слуга Бога и папы, архинабожный король Фердинанд наконец-то откровенно объяснил, что к чему. Грозное письмо короля, полное гнева, угроз и оскорблений, предложило папе не вмешиваться. И тотчас вышел королевский рескрипт: за апелляцию к папе — смертная казнь! Папа послал специального легата для расследования — легата подкупили и быстро выдворили из страны.

Изабелла повела себя в столь необычном конфликте, как всегда, более гибко, чем муж. В особом послании в Рим она клялась, что королевская казна не имеет никаких выгод от инквизиции, что она не дотронулась ни до одного мараведи (мелкая испанская монета) казненных, наоборот, несла убытки, ибо «давала свои деньги на воспитание сыновей и на выдачу замуж дочерей осужденных родителей». Изабелла клялась, что действует лишь из самых высоких христианских соображений, чуть ли не с болью в душе. «Я причинила много несчастий стране, я обезлюдила города, провинции, королевство, но все это я делала и делаю единственно ради любви к Христу и его святой Марии», — писала королева.

Ни вне, ни внутри страны не было, казалось, сил, чтобы остановить, помешать Изабелле и Фердинанду. Но против инквизиции выступила королевская дочь Иоанна.

У нас мало сведений о том, как началось ее удивительное сопротивление планам семьи. По-видимому, Иоанна была только добра, и ее человеческое и женское естество возмутилось.

Мы многого не знаем. Мы не знаем, в чем именно выразила Иоанна свой первый протест и как — словами, истерикой, обращением к дворянам или толпе. Но мы точно знаем, что как-то она это сделать сумела: родители, «их католические высочества», пришли в ярость.

Увы, до нас дошли буквально крошечные осколки сведений о внешнем облике Иоанны. Кажется, она была высокой, худой, ласковой девочкой. Да, девочкой, именно девочкой: в четырнадцать лет начала мать Изабелла, пытать дочку за отступничество, за еретичество, за скандальное свободомыслие.

Пытать в прямом смысле слова — на дыбе, как в инквизиции. Возможно, делала это Изабелла лично. Но есть основания думать, что мать-королева все-таки поручила пытки специалисту. Как оно происходило — Бог весть; можно, однако, твердо сказать, что девочка не образумилась, более того — ожесточилась в своем еретичестве. Ее пытали долго и жестоко, а пока шло время, она, вопреки мучениям, взрослела, хорошела и, хотя ни на йоту не уступала насчет инквизиции, ни в какую иную политику не вмешивалась, больше всего интересуясь, как и положено девушке, женихами. И мать с отцом решили скорее выдать ее подальше, за границу: с глаз долой — из сердца вон.

Дочь могущественных королей была выдана замуж за владетеля Нидерландов и Бургундии Филиппа, человека намного старше ее. Муж не любил Иоанну, а она его любила. Впервые она вырвалась из дома, ставшего для нее камерой пыток, впервые была вольна, независима, почитаема — и притом вдали от инквизиции, в шумных, веселых, свободомыслящих Нидерландах, где любили вкусно поесть, крепко выпить, поозорничать, уважали художников и поэтов, где свободолюбие и насмешливость, деловитость и простота так резко, так вкусно контрастировали с чопорными, фанатичными, порой болезненными нравами пиренейской знати. Кажется, и Нидерланды с приязнью относились к своей королеве.

Но издалека следили за ней родительские горящие глаза. В 1496 году сбежала Иоанна из Испании, всего четыре года отвела ей судьба для мирной, пусть не очень счастливой, но спокойной семейной жизни. Филипп постепенно притерпелся к своей молодой жене, начал как-то ценить ее покладистость, терпеливость, доброту, мягкость, женственность. У них родился сын Карл, здоровый, шумный мальчик. Но вслед за тем в далекой Испании умер наследный принц, старший брат Иоанны Дон Хуан, и теперь корона Испании должна была по закону перейти к Иоанне.

Изабелла была тяжко больна, знала, что умирает. С исступленной фанатичностью смертника приводила она в порядок земные дела. Ее наследницей, преемницей большой — кастильской, а после смерти Фердинанда и малой — арагонской короны, преемницей трона всей Испанской империи становилась Иоанна. Изабелла с ненавистью размышляла об этом. На всякий случай королева послала к дочери доверенных священников: как живет Иоанна в Нидерландах, прошло ведь много лет, девочка стала взрослой женщиной, матерью, может быть, образумилась, оставила пустые, вздорные бредни детства.

Посланцы не могли утешить Изабеллу. Иоанна приняла их холодно. Посетить родителей отказалась. Взглядов на инквизицию не изменила. Более того, она совершила беспрецедентный с католической точки зрения шаг: отказалась от исповеди, не подпускала к себе исповедника, присланного родителями. При всем притом она оставалась набожной. Теперь Изабелла именовала дочь Преступницей перед Богом. И уж, конечно, в ее руки она не собиралась отдавать дело своей жизни.

Зная, что сроки ее сочтены, королева заставила кортесы, испанский аристократический парламент, принять решение, что после ее смерти правителем Кастилии становится Фердинанд, — в случае «отсутствия, нежелания или неспособности Иоанны принять на себя бразды правления». Слово «неспособность» было произнесено. И тут же объяснено: Иоанна не совсем в себе, она…

Не исключено, что Изабелле дочь действительно казалась безумной. Как бы то ни было, первой обрекла Иоанну на звание Безумной мать. И в конце 1504 года умерла. Иоанна была обречена на власть.

Фердинанд провозгласил себя регентом Кастилии. Филипп протестовал, он уже учуял редкостную возможность без труда и хлопот стать властителем самого сильного государства Западной Европы. Филипп готовился к отъезду в Испанию, не зная, что его жена в последний раз пытается предотвратить эту гибельную для них обоих поездку. Тайно Иоанна послала к отцу гонца с письмом, где давала Фердинанду все полномочия для управления Кастилией. Гонца перехватили слуги Филиппа, гонец умерщвлен, разгневанный супруг сажает Иоанну под стражу и велит зорко следить за ней. Добровольно отказаться от Кастилии — ну, знаете, она, в самом деле, сумасшедшая! Здесь-то и обнаруживается, что уже не Иоанна владеет короной, а корона — ею!

До Филиппа доходят слухи: Кастилия волнуется. Кастильская знать считает Фердинанда узурпатором, она рассчитывает, что при женщине-правителе будет вольготней. Массы с замиранием сердца ждут: а вдруг Иоанна, в самом деле, отменит инквизицию?! А королева под стражей. И она опять беременна, королева, вот-вот ей родить, не до интриг и честолюбия! Но корона владеет ею!

Английский король торговый договор с Кастилией предпочитает заключить с арестованной королевой Иоанной, а не с ее свободным отцом-регентом. Филипп ведет переговоры с Францией о союзе, и ему дают понять, что разговаривают с ним благожелательно, прежде всего потому, что он муж законной кастильской королевы. Фердинанду и Филиппу некуда деваться от Иоанны, ее корона владеет и ею и ими. И пусть слухи о безумии крепнут, пусть намеки на ее помраченное сознание учащаются при обоих дворах, испанском и нидерландском, но она — законная королева, а Фердинанд — всего лишь регент, а Филипп — всего лишь муж…

Весной 1506 года Филипп и Иоанна въезжают в Испанию. Не нужно референдума, не требуется экспертизы — сразу ясно, что Кастилия рада своей королеве. Ее и мужа встречают почтительно и пышно, страна решительно отворачивается от Фердинанда. Он в ярости, но он политик. Он в ярости, но с тем ли ему приходилось иметь дело! Фердинанд осмысливает ситуацию…

Иоанна — законная… Пока она слушается Филиппа, беременна, растерянна, не готова к борьбе. Но за ней право и приязнь населения. Она родит — ее дети, воспитанные «безбожной» матерью, станут королями Кастилии, потом Испании, разрушат с таким трудом, такой кровью созданную империю, похерят инквизицию, глобальные мечтания… Филиппу 54 года, он жил в свое никчемное удовольствие, много пил и ел, много хитрил, мало мыслил — долго не протянет. Но Иоанне всего-то тридцать, она вторично выйдет замуж, и кто знает, за кого, и кто знает, к чему потянется ее новый муж и их дети… Итак, из них двоих Иоанна опасней. Значит, надо договориться с Филиппом. К счастью, он не любит жену, а призрак близкой власти уже ослепил его.

На пути к власти у Фердинанда — дочь, у Филиппа — жена. Какие мелочи! Они встречаются — отец и муж. Несколько долгих часов они беседуют в маленькой провинциальной церкви. Наедине, без свидетелей. А на следующий день изумленные подданные короны читают их совместный меморандум. Вопреки всякому ожиданию, без борьбы Фердинанд уступает Кастилию Филиппу. Филипп становится правителем Кастилии. Да, правителем, но с оговоркой: без права доступа Иоанны к управлению, ибо она больна — «болезнью, определить которую точно не дозволяет приличие и сан королевы».

Второй раз, вслед за кортесами и матерью, теперь устами и авторитетом мужа провозглашается, что Иоанна душевнобольная.

И потому Фердинанд спокоен. Он уезжает в Арагон, он доверчиво оставляет Филиппа наедине с Кастилией. И еще оставляет при нем Людовика Ферреро, респектабельного дворянина, личного, так сказать, представителя короля Арагона при правителе Кастилии. Новоиспеченный правитель Кастилии не знает, что Людовик Ферреро исполняет при Фердинанде те функции, что несколько позже будет выполнять при Иване Грозном Малюта Скуратов…

Филипп так и не узнает об этом. Ибо через несколько дней он умирает — рыхловатый, но еще вполне здоровый, досель никогда не болевший человек. Умирает. Вблизи случайно, — конечно случайно! — оказывается Ферреро, он тут же берет на себя поддержание порядка до прибытия единственного законного представителя королевской власти — короля Фердинанда. Впрочем, почему единственного, здесь же жена умершего, законная королева Иоанна! Да, да, конечно, но ведь вы знаете… еще мать… да вот и муж только что подтвердил… и отец тоже, знаете ли, в курсе дела…

И вот их везут через Испанию — гроб с телом Филиппа и черные дроги, нечто вроде кареты с кабинкой, наглухо задернутой темной тканью. Эта процессия вдвойне мрачна: умерший муж и сумасшедшая жена, которую даже не решаются показать людям, настолько она плоха, убогонькая… Труп физический и труп, так сказать, политический. — естественно, они движутся рядом, печальное, неизгладимое зрелище для кастильцев, толпами молча стоявших вдоль этой крестной дороги. Их королева скорбна умом, она даже не откинет занавески, не помашет рукой, убогонькая…

Нет, она не помашет рукой. Она рожает. Три дня движется сумрачный поезд через Кастилию, и три дня длятся ее мучительные роды в трясущейся телеге, роды, ускоренные ошеломлением от смерти мужа. И когда кортеж прибывает в Тордесильясский замок, их уже трое: у Иоанны родилась дочь.

Собственно, их четверо. Первый — труп. Его не хоронят, потому, что скорбная умом Иоанна не хочет расстаться с телом умершего мужа, — так сокрушенно объясняют дипломаты Фердинанда иностранным послам, когда те почтительно интересуются, почему гниющий труп Филиппа не предают земле. Увы! — объясняют послам, королеве Иоанне свойственны известные… странности, а ее несчастный отец так любит дочь, что не может ни в чем ей отказать. Фердинанд не делил ненависть между жизнью и смертью: он ненавидел и мертвых.

Вторая из четверых — Иоанна, не подозревающая, что за несколько сотен метров от нее валяется в подвале так и не погребенное тело мужа. Третья — дочка Иоанны, такая же крепкая и здоровая, как мать, ибо иначе она не выжила бы в старом, сыром, словно зачумленном замке. Четвертый — Ферреро, обязанный добиться, чтобы Иоанна действительно сошла с ума.

Почему Иоанну просто не убили? Невыгодно. Живая Иоанна олицетворяла власть над Испанией, но будучи «скорбной умом» как бы передоверяла ее Фердинанду, который потому имел власть «по праву». А если бы Иоанна умерла, власть Фердинанда быстро бы стала объектом спора. Или если бы Иоанна — не дай Бог! — предъявила права. По прямому распоряжению Фердинанда Ферреро пытает Иоанну. Это называется «пытка веревкой»: руки заламывают назад, связывают, потом их прицепляют к блоку и тянут вверх. Тело повисает на руках, вывернутых из суставов; к ногам подвешивают гири, дабы натянуть и разорвать спинные мышцы. Вздергивать на блок можно быстро, а можно медленно, а можно, рывком; тело бросают на пол, вновь взносят к потолку, опять бросают… Немногие выносят пытку веревкой: рвутся сухожилия, отрываются руки от тела, ломается позвоночник…

Иоанна выдержала… Не одну пытку — много. Девять лет с перерывами — на церковные праздники — пытали ее палачи отца. Она теряла сознание, ее отливали, звали врача, подлечивали и вновь подымали на блок. В промежутках между пытками, еле придя в себя, Иоанна бросалась к дочери. Дочь содержали в отдельной комнате, откуда девочка видела пытки и слышала стоны матери: Иоанна, наверное, уверяла ее, что это не больно, — пусть дочь не волнуется.

На стороне отца была власть, сила, лютость и беспощадность. На стороне Иоанны… о, если бы знать, что было на ее стороне, откуда черпала горестная королева мужество и упорство, как эта измученная, изуродованная женщина преодолевала ужас своего положения — и наступала! Да, она наступала, королева Иоанна, она вела аръергардный бой в положении более чем безнадежном. Пытками ее вынуждали или сойти с ума, или вернуться в лоно церкви, отречься от осуждения инквизиции в ее бешеном испанском варианте. Иоанна не сходила с ума. Как и раньше, она отказывалась от исповеди, но теперь еще и отказывалась посещать службу в замковой церкви, когда «была в себе».

И если до заточения королева вела свой, маленький, но отчаянный бой одна, то ныне она пытается вести за собой других. Около нее лишь палачи и дочь (прислуга не в счет). Ее дочь — это и есть ее другие.

Фердинанд не выиграл этот чудовищный бой. Он умер’первым, не сломив дочери. Королем стал Карл, сын Иоанны.

Карл был невысокий, изящно сложенный человек. С малых лет оторванный от матери, он воспитывался при деде в глубокой уверенности, что именно он доведет до конца дело семьи и станет повелителем мира. По наследству от деда и бабки он получил Испанию, Южную Италию; от отца и матери — Нидерланды и Фландрию; к тому же его избрали императором Священной Римской империи. Ему же принадлежали часть Африки, огромная часть Америки, колонии в Азии и Океании. До мирового господства оставалось сравнительно немного.

И при всем том ему ничего не принадлежало. Он был узурпатором, король Карл, ибо Испанская монархия, и Нидерланды, и Америка, и далекие Филиппины по праву были владениями его матери, королевы Иоанны, а она была жива, в добром уме и памяти и не отрекалась от престола.

Существование несумасшедшей матери было непрерывной угрозой всевластию сына. Иоанна страстно любила сына, и ей в голову не приходило обделять его. Но ведь могло прийти, а? Воображение Карла целиком затопляла идея мирового господства, и в нем, не оставалось места для иных чувств.

Когда Карл пришел к власти, сердцем измаянные доброхоты облегченно сообщили ему, как был жесток Фердинанд с его матерью. Доброхоты исчезли. Был отозван и уничтожен Ферреро: «слишком много знает». В палачи к Иоанне отправился высокородный изувер Дениа. Дениа по собственному побуждению изобрел пытку обманом. Маркиз говорил Иоанне в промежутках между истязаниями, что пытает ее по поручению отца (давно умершего), что ее подруги (давно погибшие) шлют ей привет и пожелание поскорее очиститься от скверны; он излагал ей события, которые происходили давно или вообще не происходили. А потом спрашивал ее мнение обо всех этих несуществующих делах.

Бедная женщина рада была собеседнику. Она подробно обсуждала с ним дела королевства в том совершенно вопиющем, исковерканном виде, в каком они ей преподносились маркизом. И маркиз точно передавал королю в письмах этот «бред», в самом деле очень похожий на бред, искусственно и искусно вызванный бред. Но он был точным служакой, маркиз; кроме официальных писем, которые Карл зачитывал придворным, он направлял самому Карлу лично письма с недвусмысленным описанием его здоровой, разумной, любящей матери. Порой в сообщениях маркиза прорывались даже нотки искреннего изумления добротой и стойкостью жертвы. Еще бы: отлежавшись после очередной пытки, королева начинала с ним обсуждать, как надо вести себя сыну, чтобы ему было хорошо при суровом деде, без матери. На маркиза она вроде бы и не очень обижалась: приказ отца, что ж поделаешь. Иоанна была послушной дочерью.

Так оно и шло в семье, где один приказывал рвать и резать, другой рвал и резал, а третья, а третья…терпеливо жила в полусмерти. Но тут восстали горожане в Испании против своего возлюбленного убийцы-короля, за свою почти не существующую королеву Иоанну.

Они восстали больше «против», чем «за». Но когда ряды отчаявшихся в победе горожан оказались слишком слабы, чтобы одержать верх над повелителем половины земного шара, королем Карлом, они бросились к королеве. Мать против сына. Прислуга замка подтвердила то, что давно уже подозревали в Испании: что мать здорова, что ее мучают. И вот Иоанна действительно стала королевой. Это случилось весной 1520 года.

Она узнала правду. Стремительное солнце Испании ходило кругами над ее головой, — она отвыкла от солнца. Тысячи людей, преданных и смелых, готовых умереть за нее — иначе им пришлось бы умереть без толку, — окружали королеву. Одно ее слово — и рухнет инквизиция, рухнет дурман фанатизма и бешенства, обуявших сильную, гордую, великолепную страну! Итак, отец умер давно. Итак, ее пытал сын. Итак, она была игрушкой в руках злых и безжалостных узурпаторов.

Но она женщина. Первый раз за пятнадцать лет тюрьмы она — женщина. От нее зависит жизнь мужчин. Она — мать. От нее зависит жизнь сына. Если она возглавит Испанию, сын погибнет.

Она никогда не была честолюбива. Ей всю жизнь мешали быть самой собой: ласковой женщиной, заботливой матерью, добрым человеком. И опять мешают. Говорят, сын врал и трусил? Но если это так, какие у нее гарантии, что сейчас ей никто не врет? А Карл распространяет листовки, где пишет, что единственная причина его борьбы с горожанами — это судьба матери, которую он мечтает выручить из обманных рук, несчастной матери, которую обманывали всегда (и его обманывали вместе с ней), и ей он принесет наконец покой и счастье, ради чего готов воевать до конца.

Кому верить? Купцам и дворянам, перечисляющим непонятные цифры и рвущимся в бой за какие-то грешные материальные интересы, или родному сыну, любящему сыну? А кто же еще любит ее и кого же еще она сама любит?! Королева Иоанна, в здравом уме и твердой памяти, жесткой королевской рукой, с тонким умом прирожденной руководительницы сдерживает восстание, не дает собрать нужную армию, не дает, потому что она мать, глупая честная мать, глядя на которую остается только закрыть ладонью глаза. Мы плачем над тобой, королева Иоанна, мы не можем тебя простить, Иоанна, потому что мы знаем, каково теперь будущее твое и Испании.

Теперь маркиз Дениа не просто работал — он мстил. Ему было легче, чем раньше: Иоанна рыдала. Она рыдала не от пыток. Она поняла, как ошиблась — королева и мать, как проиграла страну и сына. Дочь у нее отняли. Тот, кто приказывал ее пытать, был ей не сыном, а дьяволом, она понимала, но что же ей оставалось на свете. Иоанна сошла с ума. В бреду к ней приходила кошка и коготком медленно вынимала у нее глаза, а потом мозг. А потом приходили души отца, мужа и сына и смеялись, толкаясь.

Она потеряла человеческий облик. Ходила под себя, кожа и волосы ее шевелились от насекомых. Иногда к ней возвращалось сознание. Этих редких промежутков с садистским терпением ждал маркиз Дениа — и тогда он ее пытал.

Когда она умирала, ее попытались исповедать. Прислуга слышала нечеловеческие крики. Вскоре Испания, истощенная инквизицией, войнами, поборами, на целые столетия потеряла свою прежнюю важную роль в истории мира.

Автор: Т. Травинская.