Огузы – воинственные кочевники

Был Иран и был Туран, мир оседлый и мир кочевой. Казалось, они всегда были и всегда будут, далекие и враждебные друг другу. Фирдоуси в «Шах-намэ» писал про их вековую борьбу, а тысячелетиями раньше в священной книге древнего Ирана Авесте противопоставлялись правоверные и добродетельные земледельцы, и их враги, «поклонники дэвов», кочевники-тура. Впрочем, они не только воевали, но временами дружили и торговали. Главное, Иран всегда оставался Ираном, а Туран — Тураном.

Еще, кроме Ирана и Турана, был Рум — сначала Рим, а затем его наследница Византия. Рум тоже временами воевал, а временами мирился и торговал с Ираном, но всегда казался ему чуждым и малопонятным.

Иран, Туран и Рум. На этих трех столпах веками держался мировой порядок. Во всяком случае, в этом были уверены в Иране. Рум знаменовал собой богатство, Туран воинскую доблесть, Иран — закон и религию. В иранском эпосе царь Феридун разделил мир между своими сыновьями: Мир натрое царь Феридун разделил: Часть — Запад и Рум, часть Китай и Туран, А третья — Пустыня бойцов и Иран».

Временами Рум и Иран претендовали на господство друг над другом, а значит, и над всем миром, но вскоре устанавливалось равновесие. Туран совершал набеги и походы и на Рум и на Иран, но к господству над миром до поры до времени не стремился. А потом главный столп — Иран — рухнул под копыта арабской конницы, несшей новый мировой порядок под зеленым знаменем ислама.

В IX веке стало окончательно ясно, что и новый мировой порядок не состоялся. Первоначально казавшееся безудержным арабское наступление выдохлось и захлебнулось. Ослабленный Рум — Византия, все же устоял, не рухнул, как Иран, да и другие страны перешли в контрнаступление.

Иран после распада халифата перестал быть арабским, но прежним он тоже не стал. Одни недолговечные государства сменяли на его территории другие. Но династии их часто были неиранскими и не всегда связывали себя со славными традициями прошлого. Казалось, в мире образовался незаполненный Ираном вакуум.

А Туран тем временем оставался Тураном. Правда, ислам начал проникать и в далекие степные кочевья.

Хотя в древности Иран и Туран редко понимали друг друга, они объяснялись тогда без переводчиков. Большая часть степи — от Среднего Дуная до Южной Сибири, говорила на языках и диалектах иранской группы, отличавшихся от языка, на котором говорили цари персов Кир или Дарий, не больше, чем русский от украинского или, на худой конец, польского. Далее к востоку, в Туране, тоже жили кочевники, говорившие уже не на иранских, а на тюркских и монгольских языках, но они до поры до времени были малоизвестны в Иране.

Во время великого переселения народов тюрки-кочевники, как волна во время прилива, ринулись на запад и юг, увлекая в своем движении и друзей и врагов, и родственные племена, и неродственные. Как волна, которая постепенно залила весь Туран и грозила затопить Рум и Иран.

Но ко времени арабского нашествия казалось, что и эта волна вернулась в свои берега, в Туран. Только стал он теперь не ираноязычным, а тюркоязычным. Кочевники в его западной и центральной частях иногда смешивались с новыми пришельцами с востока, иногда под их воздействием лишь меняли свой язык на тюркский, иногда только были ими потеснены. Племена Турана сходились и расходились, дробились и объединялись, расселялись и переселялись, враждовали и торговали друг с другом и с остальным миром. На глазах очевидцев рождались новые народы — наследники древнего Турана. И 24 огузских племени, согласно преданью, потомки Огуз-хана, были в числе этих наследников.

В точности их происхождение не выяснено до сих пор, как, впрочем, и происхождение почти любого другого народа. Ясно одно: огузы образовались из смешения тюркоязычных и ираноязычных кочевых и полукочевых племен. О тюркских их предках говорит язык, об иранских — внешний облик и данные антропологии. Неясно, однако, кого было больше, когда именно началось смешение, и когда в точности родился новый народ.

Как бы то ни было, но в X веке огузы уже занимали довольно значительную территорию — от Прибалкалья до Нижней Волги. Некоторые из них занимались земледелием и даже жили в городах. Имелось у них и свое государственное образование с центром в сырдарьинских степях, правда, довольно примитивное и рыхлое.

Но в большинстве огузы были кочевниками. Ведь сам Огуз-хан завещал им: «Передвигайтесь, не будьте оседлыми: кочуйте по весенним, летним и зимним пастбищам и побережьям рек, не зная недостатка».

Достатком, впрочем, обладали не все. Арабский путешественник Ибн-Фадлан, посетивший огузов в 922 году, видел среди них не только богачей, владевших десятью тысячами лошадей и сотней тысяч голов овец, но и бедняков, выпрашивавших лепешку хлеба на дорогах. Однако до деспотической власти, с которой образованный и культурный араб настолько свыкся, что считал ее единственно приемлемой, у огузов было еще далеко.

«Дела их решаются советом между ними, — с презрением писал Ибн-Фадлан. — Однако когда они сойдутся на чем-либо и решатся на это… приходит затем самый ничтожный из них и самый жалкий и отменяет то, на чем они уже сошлись».

Огузская знать стремилась к большей власти и к большему богатству. Огузские бедняки искали, как прокормить себя и выбраться из нищеты. Поэтому они охотно внимали тем, кто указывал на юг, на богатые и плодородные земли Мавераннахра (междуречье Амударьи и Сырдарьи) и Ирана. Там были и тучные пастбища, и скот, и зерно, которые можно было отобрать у их владельцев, и богатые города, полные золота и товаров. Нужно было лишь улучить момент и еще раз продемонстрировать Ирану силу туранской конницы. Момент вскоре наступил.

Отступление первое. Веками складывалось представление о вольной и независимой жизни номадов, перед которыми открыта вся степь, и о задавленных, приниженных земледельцах, поколениями прикованных к одному и тому же клочку земли. И мало кто знает, что кочевники зависели от земледельцев больше, чем те от кочевников. У земледельцев было и зерно, и ремесленные изделия, и даже домашний скот. У кочевников был скот, но зерна и ремесленных изделий постоянно не хватало. Их надо было выменять у земледельцев, которые не всегда охотно торговали с беспокойными соседями.

Торговля — это на худой конец. Надежнее торговли завоевание. Тогда у земледельцев и горожан бесплатно можно было взять то, что в противном случае приходилось выменивать. Но чтобы завоевывать, надо быть сильнее. И в древности и в средние века кочевники очень часто оказывались сильнее земледельцев. Потому, что были… более отсталыми.

У кочевого скотоводства меньше возможностей развития, чем у земледелия. В конечном счете поголовье скота у кочевников больше всего зависит от количества и качества пастбищ, то есть от природно-географических факторов. Поэтому численность монголов и количество скота у них накануне революции 1921 года приблизительно совпадали с численностью и количеством скота у хуину, живших на той же территории более двух тысяч лет назад. А скот был основой жизни, мало менявшейся на протяжении веков и даже тысячелетий.

Конечно, кочевники знали неравенство. Но, согласно казахской пословице, скот принадлежит сильному врагу и любому бурану. Достаточно было одного набега, одного стихийного бедствия, и вчерашний богач мог стать бедняком. А помочь ему могли только сородичи и соплеменники.

Для того, чтобы увеличить свою власть, влияние и богатство, кочевая аристократия стремилась к завоеваниям, в первую очередь земледельческих областей. Именно в ходе таких завоеваний слабости оборачивались силой. Большие массы кочевников, где каждый мужчина, а иногда, даже женщина с измальства были закаленными конными воинами, сильные своей спаянностью, идеологией родоплеменной солидарности, в военном отношении нередко оказывались сильнее более развитых и культурных земледельцев и горожан.

Еще в X веке знатный огузский род сельджукидов и возглавляемые им племена, рассорившись с верховными правителями огузов и испытывая недостаток в пастбищах, ушли на юг, в Мавераннахр. Там они приняли ислам, не из религиозного рвения, а по политическим соображениям, потому что, как говорили сельджукиды, «если мы не примем веру и обычаи народа этой страны, то никто не будет к нам благоволить и мы окажемся в меньшинстве и одиночестве».

Много десятилетий сельджуки активно участвовали во всех политических и военных неурядицах, которыми была даже слишком богата история Мавераннахра того времени. Но Мавераннахр был в конце концов захвачен другими тюркоязычными кочевниками — караханидами, а сельджуки постепенно продвинулись на запад, за Амударью, в Хоросан и вступили здесь в борьбу с газневидами.

Газневиды, династия выходцев из тюркских рабов-воинов, владели большей частью Ирана, Афганистана и современной Туркмении, опираясь лишь на силу своего войска. Чтобы его содержать, требовалось много денег, и лучшим чиновником считался тот, кто мог содрать и выжать с подвластного населения больше, чем другие. Страдали не только простые крестьяне, ограблены были даже знатные иранские фамилии. Иран был готов приветствовать любую власть, способную избавить его от газневидов.

В 1040 году газневиды были наголову разбиты, и один из сельджукидов, Тогрул-бек, сел на трон, воздвигнутый прямо на поле битвы. Вновь Туран стал хозяином в Иране. Можно только поражаться, как хорошо кочевники-сельджукиды постигли веление времени. Они быстро поняли, что регулярная эксплуатация завоеванных стран выгоднее простого грабежа. Поэтому они изображали себя защитниками слабых и бедных, временно отменяли и снижали налоги, успешно стремились сблизиться с местной знатью, обиженной газневидами. В ожидании сельджукского нашествия земля в Хоросане обесценилась, но страхи оказались напрасными. «Мы расстелили среди людей дорогу справедливости и правосудия и отстранились от угнетения, насилия и несправедливости», — демагогически заявляли вожди сельджуков. Измученный Иран принял их не с боем, а с надеждой.

Новая империя возникла за считанные годы. Завоевательные походы предпринимались сразу во многих направлениях — Иран, Ирак, Закавказье, Малая Азия, Хорезм, Афганистан. Один из средневековых историков писал про сельджуков: «Тюрки проникли во все места, захватили все стороны, не оставили незахваченными земли, не выпитыми вод». В 1071 году недалеко от крепости Манцикерт они разгромили византийские войска и прорвались вглубь Малой и Передней Азии. Император Роман IV Диоген оказался в плену. Сам Константинополь одно время находился в опасности, и только крестовые походы отвели от него руку сельджуков.

Иран был покорен, Рум платил дань — Туран праздновал победу. В конце XI века Сельджукидская империя простиралась от Сырдарьи до Нила, от Каспия до Средиземного моря.

Но единая империя оказалась непрочной. Ее дробление началось уже через несколько десятилетий после создания. Старая степная традиция разделять завоеванные земли между членами правящего рода оказала сельджукам плохую службу. Получив завоеванные области на правах наместников и держателей наделов, различные представители династии, а затем и другая знать, быстро забывали про интересы центральной власти и становились фактически независимыми государями в своих владениях. Последовали мятежи, междоусобицы, вражеские вторжения и все, что обычно способствует распаду единого государства. В конце XI — начале XII веков на месте империи возникло несколько отдельных султанатов. А одновременно совершался другой процесс: постепенно менялось соотношение сил между завоевателями и завоеванными.

Отступление второе. Древние хунну говорили, что они «создают государство, сражаясь на коне, и поэтому пользуются влиянием и славятся среди всех народов». Но мудрый советник первых монгольских ханов повторял им иной афоризм: «Хотя вы получили империю, сидя на коне, но управлять ею, сидя на коне, нельзя».

После того, как кочевники завоевывали земледельцев и горожан, перед ними неизменно возникал один и тот же вопрос: что делать дальше? Завоеваний на протяжении более двух тысяч лет, было много. Вариантов решения извечного вопроса — значительно меньше.

Самый простой случай — когда кочевники и земледельцы входили в состав одного и того же государства, но их общение происходило преимущественно в политической сфере. Они жили по соседству, но раздельно. Земледельцы платили дань кочевникам, выполняли иные повинности, но сохраняли внутреннюю автономию. Так было в государствах скифов, гуннов, древних тюрок, хазар, каракитаев и многих других.

Еще В. Григорьев, подметил, что кочевая знать в подобных государствах не только не занималась непосредственным управлением завоеванными областями, но устранялась «даже от труда сбирать подати с покоренных, что достигалось посредством оставления страны в руках туземных владельцев, с обращением их в данников».

Когда соотношение сил изменялось, гибло созданное кочевниками государство. Правда, иногда завоеватели успевали попасть под влияние более культурных завоеванных земледельцев настолько прочно, что при наличии благоприятных условии сами оседали на землю. Но тогда кочевое общество переставало быть кочевым, становясь преимущественно земледельческо-городским и развиваясь уже совсем в другом русле. В той или иной степени так случилось с поздними скифами, хазарами, уйгурами.

По-иному обстояло дело в тех государствах, в которых кочевники и земледельцы жили вперемешку, оказались объединенными не только в рамках одного политического образования, но и в рамках одного общества. Правящий слой кочевников в них быстро превращался в господствующий класс оседлого населения, объединялся с местной знатью. Остальные кочевники могли еще некоторое время сохранять особое положение в качестве поставщика военных контингентов, опоры династии и т. д., но эксплуатация их обычно усиливалась. Соответственно ухудшались их социальное положение и общественный престиж. Хотя подобные государства своим созданием были обязаны кочевникам, характер господствовавших в них социально-экономических отношений, в конечном счете, определялся уровнем развития земледельческих областей.

На протяжении тысячелетии Туран неоднократно одерживал победы и завоевывал Иран. Но конечная победа всегда оставалась за более развитым Ираном. Сельджуки не составляли исключения.

В результате завоевания Ирана и Малой Азии кочевники-огузы оказались в гуще земледельческого населения с прочно устоявшимися социальными и политическими порядками, с многовековой традицией государственной жизни. Долговременные судьбы страны определялись не кочевниками, а земледельцами. Чтобы выжить, сельджукская династия должна была приспосабливаться.

Сельджукиды опирались не только на огузскую знать, но и на местную, иранскую. Государственный аппарат был заполнен чиновниками-иранцами, и персидский язык стал государственным языком. Про сельджукидов говорили, что в самих них еще долго жил кочевник, но даже в быту они стремились следовать иранским традициям. Уже Низам ал-Мульк, всесильный иранский визирь первых сельджукидов, сетовал на то, что огузы с трудом подчиняются власти, хотя и имеют большие заслуги перед династией.

Опасаясь беспокойного кочевого элемента в своих государствах, сельджукиды сознательно дробили, разъединяли территориально и разбрасывали различные племена, поощряли их оседание на землю, превращали в обычных эксплуатируемых подданных. Но еще охотнее они отправляли кочевников на далекие границы, особенно в Малую Азию, для набегов, стычек и войн с христианскими государствами под удобным предлогом борьбы за веру.

Дело дошло до того, что огузы-кочевники в завоеванных их предками странах превратились, чуть ли не в приниженный слой населения и временами снова брались за оружие, чтобы напомнить о своих правах и заслугах, а слово «тюрк» в смысле кочевник, еще недавно произносившееся с гордостью или страхом, стало полупрезрительной кличкой. И по иронии судьбы она нередко звучала в устах потомков тех же самых тюрок, только утративших связь со своим народом и, переставших быть кочевниками.

В середине ХІІ века восстали огузы Балха, доведенные до отчаяния издевательствами и поборами. Султан Санджар был разбит ими и попал в плен. Силы сельджукидов были окончательно подорваны.

И все же сельджукская эпоха не прошла бесследно ни для Ирана, ни для Турана. Желая того или нет, но в процессе совместной жизни, пусть даже вынужденной, сближались люди, народы, культуры. Происходил обмен идеями, навыками, традициями. Туран учился у Ирана, а Иран — у Турана. Вырастали прекрасные здания, которые спустя века станут гордостью создавшего их времени, рождались новые стихи и поэмы, иранские языки обогащались тюркскими словами, а огузский — иранскими.

В начале XIII века сельджукское наследство в Иране оказалось в руках Хорезма. Только в Малой Азии продолжал существовать сельджукский султанат, по иронии судьбы носивший имя Румского. А вскоре последовало монгольское нашествие. Оно добило остатки сельджукской государственности, еще больше раздробило и разбросало огузов. На глазах исчезала уже не империя — сам народ.

Отступление третье. Кочевые народы обычно формируются труднее и дольше, чем земледельческие. Отчасти это объясняется их подвижным образом жизни, мешающим консолидации, отчасти недостаточно высоким уровнем общего развития. Все члены любого кочевого общества полагают, что происходят от общего предка и, следовательно, являются родственниками. Но кочевое общество состоит из отдельных племен, родов, их подразделений, подразделений их подразделений и т. д. Как члены одной семьи знают своего ближайшего предка, так и члены крупного кочевого подразделения, скажем, племени, считают себя потомками одного предка. Только предок этот уже не реальный, а фиктивный.

Связь с родовым подразделением, родом, племенем ощущалась у кочевников значительно сильнее, чем связь с племенным и тем более государственным объединением в целом. Племенное сознание преобладало над национальным. Сейчас туркмен скажет, что он туркмен, и лишь на дальнейшие расспросы кое-кто может добавить: из племени йомутов, текинцев, эрсари, гокленов и т. д. Но еще в недавнем прошлом он, скорее всего, заявил бы: я йомут из такого-то рода, такого-то племенного подразделения. И лишь потом, возможно, добавил бы: туркмен.

Родство кровное разрушить трудно, а изменить невозможно. Родство генеалогическое легко разрушить и можно изменить. В зависимости от политической ситуации различные подразделения кочевников входили в состав то одного, то другого объединения. И соответствующим образом всегда менялись генеалогии, цель которых оставалась неизменной — доказать, что все члены данного объединения происходят от одного предка и поэтому являются родственниками.

В таких условиях народы легко рождались, но так же легко прекращали свое существование.

В огузском государственном образовании X века, том самом, от которого откололись сельджуки, происходило слияние различных по своему происхождению тюркских и иранских племен. От устойчивости государства во многом зависела дальнейшая судьба огузов как единого народа. Но государство сотрясалось смутами и оказалось недолговечным. В середине XI века, не без помощи сельджукидов, державу огузов окончательно сокрушили новые пришельцы с востока, кипчаки-половцы русских летописей. Много огузов ушло тогда в Северное Причерноморье и под именем торков стало известно на Руси. Дальнейшие превратности судьбы дробили их все больше и больше.

Одни торки подчинились кипчакам и, в конце концов, слились с ними. Другие, разбитые русскими князьями и теснимые половцами, ушли на Балканы и поселились там. Некоторые из их вождей позднее стали сенаторами Византийской империи — Рума. Гагаузы, небольшой народ, живущий сейчас в Болгарии, Молдавии и в Украине, в известной мере могут считаться потомками огузов, некогда ушедших на Балканы. Наконец, третьи осели на южной границе Руси и, став вассалами киевских князей, вошли в летопись под именем «своих поганых» (то есть подданных-язычников).

Огузы, ушедшие с сельджукидами в Иран, были ассимилированы оседлым населением. В жилах некоторых тюркоязычных племен, которые до сих пор кочуют кое-где в Иране, тоже, вероятно, течет огузская кровь, смешавшаяся с кровью других иранских и неиранских народов.

По-иному сложилась судьба огузов в Малой Азии. Там их было больше — в XII веке около миллиона, а огузские династии чувствовали себя здесь прочнее. Измученные непосильными поборами подданные Рума — Византии (греки, армяне, курды, лазы и другие) нередко видели в огузах освободителей и иногда охотно уходили к завоевателям и даже принимали их религию, потому что на первых порах это сулило облегчение участи. Перемена подданства и религии постепенно вела к смене языка и самосознания. Сами же огузы в Малой Азии в X—XV веках потеряли связь со своими восточными соплеменниками, в большинстве своем осели на землю и в культурном отношении сблизились с местным населением. В результате родился новый народ — турки.

Много огузских племен оказалось также в Закавказье, особенно восточном, степи которого были пригодны для кочевания. Ираноязычное население Азербайджана — древней Атропатены и Албании — постепенно перешло на язык победителей, но сохранило в основном свою культуру и внешний облик. Родился еще один народ — азербайджанцы.

А пока огузы, разбросанные на обширных пространствах Передней Азии, смешиваясь с различными народами и теряя свое этническое самосознание, давали рождение новым народам, судьба той их части, которая осталась в Средней Азии, шла своим путем.

…Сперва туркменами, по-видимому, называли какую-то часть огузов. Какую именно — об этом ученые много спорили и спорят до сих пор. Обособление туркмен как отдельного народа происходило медленно, постепенно и окончательно завершилось лишь в послемонгольский период, в XIV—XV веках, после того как туркмены еще сильнее смешались с неогузскими тюркскими и монгольскими племенами и древним ираноязычным населением Средней Азии.

Вся родоплеменная структура туркмен за это время неоднократно ломалась и перестраивалась. Племена дробились, раскалывались на части. Одни уходили в Малую Азию, другие оставались в Средней, старые племена исчезали, возникли новые. В составе туркмен из 24 огузских племен сохранились лишь 5 и еще девять вошли как роды в состав новых племен.

Но прошло еще много веков, прежде чем туркменские племена слились окончательно в один народ и осуществилась мечта великого туркменского поэта XVIII века Махтум-Кули: Теке, йомут, гоклен, языр и алили — Отныне мы должны единой стать семьею! И по мере того, как рождались новые народы, старый — огузы, постепенно исчез с исторической арены. Исчез, потому что не успел консолидироваться до того, как оказался разделенным и разбросанным на обширных территориях, потому что оказался преданным собственными правителями, потому что сам не осознал, что является народом, а не простой совокупностью кыныков, кайы, баюндуров, баятов и других племен, якобы ведущих свое происхождение от Огуз-хана. Исчез по многим конкретным и неповторимым причинам, через которые проявляются общеисторические закономерности.

Исчез, не сделав Иран — Тураном, а Туран — Ираном, но в какой-то мере способствуя их сближению. Исчез, продолжая жить, как продолжают жить родители в своих детях, а люди — в деяниях рук и умов своих. Потому что в истории никто и ничто не исчезает бесследно.

Автор: А. Хазанов.