Одиссея Александра Пересвета. Часть третья.
По существу, основной комплекс сведений о событиях 1380 года мы получаем из третьего, самого сложного и, в то же время, самого распространенного источника «Сказания о Мамаевом побоище». Это историко-литературное повествование возникло в конце XV или в начале XVI века и сейчас известно нам в полуторастах списках, представляющих десять различных редакций текста с вариантами. Главными из них принято считать «основную» редакцию, затем «Киприановскую», где одним из главных действующих лиц показан митрополит Киприан, «распространенную» и печатный вариант основной редакции, вошедший в состав Синопсиса, изданного в 1680 году в Киеве.
Историческая основа «Сказания…» несомненна. Его автор использовал пространную летописную повесть, но взял из нее только то, что привлекало его или отвечало его задачам. Произведением, повлиявшим на стилистику повести, послужила «Задонщина», о которой я скажу несколько позже. Но кроме пространной летописной повести, как полагают исследователи, автор «Сказания…» имел в руках еще какое-то произведение, восходившее к рассказам очевидцев (в тексте «Сказания…» есть фраза: «Се же слышахом от верного самовидца, иже бе от полку Владимира Андреевича…») и созданное в кругах, близких к боровскому князю и боярам Всеволожачам, связанным с Троицким монастырем. К сожалению, как раз в данном случае единственная ссылка на свидетельство очевидца немного стоит, поскольку тот рассказывает об увиденных им «венцах мученических», опущенных из облаков руками ангелов над бьющимися русскими полками.
Трудность использования «Сказания…» заключена в том, что с первых же его строк читатель, сведущий в истории, обнаруживает вопиющие противоречия. Так во всех редакциях «Сказания…» союзником Мамая оказывается не Ягайло, а Ольгерд, несмотря на то что старый враг Москвы уже три года как умер. В «Киприановской» и некоторых других редакциях князя на брань благословляет митрополит Киприан, находившийся тогда в Киеве, в изгнании. Вместо епископа Герасима в Коломне войска напутствует епископ Геронтий, находившийся на коломенской кафедре с 1453-го по 1473 год, то есть почти ста лет спустя после событий, и так далее.
В «Сказании..» мы обнаруживаем почти все данные, касающиеся Пересвета и Ослеби, с различными вариантами. Автор его сообщает, что, назначив день сбора войск в Коломне, Дмитрий Иванович с двоюродным братом и «со всеми князи» отправился к Троице, где прослушал литургию, вкусил монастырской трапезы, получил благословение Сергия и испросил у него двух иноков. Пересвета и Ослебю, «которых ранее знал как опытных военачальников и богатырей». Вызвав иноков, преподобный «повелел им вместо золоченых шлемов одеть на себя схиму с нашитым крестом». В Киприановской редакции и в распространенной иноки названы братьями, а печатный вариант Синопсиса добавляет к этому, что они еще и «брянские бояре».
Перемена автором «Сказания…» Ягайлы на Ольгерда позволила ему совсем иначе, более драматично показать приход на помощь Дмитрию литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей «с ратью литовскою», готовых, получается, за правое дело идти даже против родного отца, «возненавидевшего их мачехи их ради». Теперь нерешительность московского князя перед форсированием Дона снимает не письмо и благословение Сергия, а совет Ольгердовичей, напоминающих князю о славных подвигах его предков, Ярослава Мудрого и Александра Невского, утверждавших свою победу переходом реки. В связи с этим более выразительным оказывается и появление посланца Сергия с письмом («книгами») и освященной просфорой («богородичным хлебом») перед самым началом битвы.
Приход этого безымянного посланца — как бы увертюра к последующему единоборству Пересвета, который видит выезжающего из рядов ордынцев «злого печенега» Названный в тексте полным именем, Александр Пересвет просит «прощения» у своего брата Ослеби, передает «мир и благословение» своему сыну Якову, после чего вступает в единоборство и погибает. Судьба Ослеби остается неизвестной.
В соответствующем месте Киприановской редакции «преподобного игумена Сергия Радонежского изящный его послушник инок Пересвет» выходит против «татарского богатыря Темирь-мурзы» (в других списках той же редакции он именуется Таврулом) и уже не поминает ни брата, ни сына. В распространенной редакции Пересвет тоже действует один, но назван он почему-то «чернецом любочанином». Любопытно, что «Сказание…» приводит даже такую подробность, что Пересвет выезжает на поединок из полка Владимира Всеволодовича, одного из братьев бояр Всеволожских…
Столь же интересным, хотя и менее сложным источником сведений о Пересвете и Ослебе, можно считать «Задонщину». После отмеченного недавно 600-летия Куликовской битвы и такого же юбилея «Задонщины», говорить подробно о последней было бы излишним Напомню только, что при всей своей поэтической цельности произведение это состоит как бы из двух пластов. Один составляют поэтические заимствования и переработки из «Слова о полку Игореве», второй, интересующий нас сейчас, собственно историко-художественное повествование.
Характерная особенность «Задонщины», сохранившейся в шести списках, ее сюжетные «блоки», благодаря которым можно сопоставлять и сравнивать тексты. Заложенная в них историческая информация далеко не всегда соответствует действительности. Так один из центральных «блоков», подобно «Сказанию…», сообщает о выступлении из Новгорода военной помощи московскому князю. О бегстве Мамая не в Орду, а в Кафу (теперешнюю Феодосию), говорит предпоследний «блок» «Задонщины», которая, кстати сказать, не знает иных противников Дмитрия Ивановича, кроме Мамая. С другой стороны, обращая особое внимание читателей на приход Ольгердовичей, автор вкладывает им в уста родословную, не находящую подтверждения ни в каких исторических источниках, хотя ее и допускают современные польские историки.
«Задонщина» не знает и Сергия Радонежского, однако Пересвету и Ослебе посвящен целый «блок» с очень любопытной информацией. И хотя тексты разных списков отличаются друг от друга, основное содержание этого «блока» остается неизменным. Вот древнейший список из Кирилло-Белозерского монастыря, созданный, как полагают, в последней четверти XV века: «Хоробрый Пересвет подскакивает на своем вещем сивце, свистомь поля перегороди, а ркучи таково слово: «Лучше бы есмя сами на свои мечи наверглися, нежели нам от поганых положенным пасти». И рече Ослебя брагу своему Пересвету: «Уже, брате, вижю раны на сердци твоем гяжки. Уже главе твоей пасти на сырую землю на белую ковылу моему чаду Иякову. Уже, брате, пастуси не кличють, ни трубы не трубять, толко часто ворони грают, зогзици кокуют, на трупы падаючи».
Совсем иначе предстает тот же «блок» в списке Ундольского XVII века. «Пересвета чернеца бряньского боярина на суженое место привели. И рече Пересвет чернец великому князю Дмитрию Ивановичю: «Лутчи бы нам потягым быть, нежели полоненым от поганых татар». Тако бо Пересвет поскакивает на своем добре коне, а злаченым доспехом посвельчивает. А иные лежат посечены у Дуная великого на брезе. И в то время стару надобно помолодети, а удалым людям плечь своих попытать. И молвяше Ослябя чернец своему брату Пересвету старцу: «Брате Пересвете, вижу на теле твоем раны великия, уже, брате, летети главе твоей на траву ковыль, а чаду твоему Иякову лежати на зелене ковыле траве на поле Куликове на речьке Напряде за веру крестьянскую и за землю за Русскую и за обиду великого князя Дмитрия Ивановича»
Читатель, помнящий «Слово о полку Игореве», безусловно, отметит в приведенных примерах и заимствованиях из «Слова…», и последующую их трансформацию, и уже вторичную их правку в XVII веке, которая восходит, с одной стороны, к первоисточнику, а с другой, учитывает поздние редакций «Сказания…», где Пересвет назван не только «чернецом», но и «брянским боярином».
Собственно говоря, вот весь комплекс сведений, относящихся непосредственно к герою Куликовской битвы. Теперь предстоит выяснить, что из этого соответствует исторической действительности.
Автор: Андрей Никитин.