В согласии с прошлым

Лао Цзы

Наивысшей целью в китайской культуре считают формирование идеального человека. Эта гуманистическая направленность так глубоко укоренена в китайском мышлении, что, собственно говоря, уже не остается места для философской дискуссии о сути времени. Китайцы всегда остро чувствовали связь между пространством, временем и живой природой, о чем свидетельствуют даже самые сроки, которые они используют в своей речи для обозначения мира и Вселенной, но они никогда не делали попыток изучать эти категории абстрактно. Вместо этого они пытались изобретать инструменты и технические средства для измерения времени. В Китае пользовались календарем еще во II тысячелетии до нашей эры, и именно в Китае впервые появились солнечные часы и клепсидра, или водяные часы.

Какие философские проблемы поставила в Китае идея времени? И как эту тему освещали в китайской литературе, и в поэзии? Именно к этим вопросам я намерен обратиться, и начать хочу с определения времени, данного в «Хуайнаньцзы», важном философском трактате, написанном во II веке до нашей эры. «Время это то, что идет от нас и становится прошлым; то, что приходит и становится настоящим».

Для древних китайцев мир не был следствием деяния Творца. В более поздних текстах встречается упоминание о том, что мир создал Пань-гу, «космическим человеком», с чьего тела образовались разные части света. И только в IV веке нашей эры, когда сформировался пантеон даосских божеств, мы наталкиваемся на символическую схематизацию различных проявлений Вселенной в процессе создания. Тогда первоначальное, нерасчлененное понятие небытия превратилось в Высокого Властелина Пути Пустоты (Зу Хуан даочжун), который порождает жизнь.

Если мы разделим прошлое на две большие сферы – историю мира, с одной стороны, и историю человечества, с другой, станет ясно, что последователи Кунцзы (более известного на Западе под именем Конфуция) в основном интересовались второй сферой, иначе говоря, историей в точном смысле слова, причем отмечали общественную жизнь и на культурной традиции. Когда Конфуций вспоминает об истории, он фактически говорит только о царствовании императоров Чжао и Шан. По его мнению, культурная жизнь и моральное сознание – великие конфуцианские основы – появились у китайцев только при двух образцовых императорах.

Даосизм, наоборот, выходит за пределы человеческой жизни в попытке узнать о происхождении Земли и Неба. Согласно учению Лао-цзы (или Лао-цзю, как его называли на Западе), автора основного даосского трактата «Дао Дэ Цзин» («Каноническая книга о дао и дэ»), «было неопределенное бытие до образования Неба и Земли». В другом высказывании он еще дальше раздвигает временные горизонты: «Дао рождает одно. Одно породило Два. Два породило Трех. А Три породило остальные существа»

Эта «последовательность», наверное, происходит во времени, но в то же время лежит и за пределами понятия временности. Потому что «небытие» не исчезло с созданием бытия; наоборот, оно даже составляет основу бытия. Его первоначальное значение можно сравнить с ролью пространства внутри дома, с пустотой, без которой дом как таковой был бы невозможен.

Лао-цзы ничего не говорит о том, что предшествовало небытию при возникновении Вселенной. Через два века еще один даосский философ Чжуан-цзы (Чуан-цзу) обратился к этому вопросу, но только пришел к выводу, что разум не способен найти какое-то приемлемое решение из-за ограниченных языковых возможностей. Для Чжуан-цзы, как и для его предшественника Лао-цзы, истинное знание превосходит языковые ресурсы: «Тот, кто знает, не говорит, кто говорит, тот не знает».

Легалисты VIII – III века до нашей эры особенно интересовались теорией и практикой политики. Во всей истории они признавали только ее социально-политический аспект. Их виднейший представитель – Хань Фей, умерший в 234 году до нашей эры, разработал «диалектическую» концепцию общественного развития, в которой можно найти родство с теориями некоторых современных историков. Он предложил идею прогресса в истории, чем решительно порвал с конфуцианцами и даосами, имевшими древний мир за идеал.

Но первыми, кто рассмотрел время как такое, как абстрактный принцип, были Хуэй Ши и Гунсунь Лун, представители философской школы IV-III веков до нашей эры, известной как Диалектическая школа. К сожалению, практически ничего не дошло до нас из трудов Хуэй Ши, кроме «Десяти парадоксов», которые сохранил его друг Чжуан-цзы, впрочем, не дав им комментариев.

Одна из формул Хуэй Ши – «Солнце, достигшее зенита, уже начинает заходить» – отмечает ту особенность времени, что оно сразу и миг и непрерывность. А вот и еще один парадокс, который вызвал немало дискуссий и которому давали самые разные толкования: «Сегодня я еду в Юэ (район на юге Китая), но я прибыл туда вчера». Цель высказывания, очевидно, в том, чтобы подчеркнуть относительность таких понятий, как «сегодня», «завтра» или «вчера». Мы еще не успели произнести слово «сегодня», а уже сегодняшний день перешел во вчерашний. Два других парадокса Хуэй Ши – «Стрела в полете неподвижная, хотя она и не остановилась» и «Тень птицы в полете не движется» – происходят видимо, из философского утверждения, что нельзя дать однозначное толкование движению.

Интерес китайцев к истории проявился очень рано. В эпоху государства Шан, за одиннадцать веков до Рождества Христова, придворные летописцы уже записывали события и беседы. Когда одна династия сменяла другую, собирали ученых, чтобы записать историю пропавшей династии. Немало исторических трудов создали также отдельные авторы. Начало этому жанру положило произведение Конфуция «Летопись весны и осени», где содержались и моральные установки и критическая оценка прошлого.

Китайцы живут в своеобразном симбиозе с прошлым. Этим объясняется общественная значимость родовых отношений, а также массовое распространение культа предков. В философии это ведет к утверждению о непрерывной преемственности китайских культурных традиций, начиная с древнейших времен. Китайское письмо не изменилось на протяжении веков, и проблемы, которые обсуждали мыслители три тысячи лет назад, привлекают внимание и сейчас. События и выдающиеся деятели многовековой истории Китая до сих пор вдохновляют писателей и художников, хранят их в коллективном сознании как живые символы, способные давать богатейшую пищу для размышлений.

Продолжение следует.

Автор: Хуан Бинминь.