Полоцкий матриархат
Заядлому удильщику порой приходится пережить чувство жгучей досады, когда лучшая рыба — не в его ведерке, а поймана его товарищем, впервые глазеющим на трепещущий поплавок. Подобные минуты дано пережить и записным охотникам за древностями. Лучшие предметы, как это ни обидно, найдены не ими, а неофитами, узнавшими, скажем, о существовании древних печатей, только увидев одну из них у своих ног. Об удильщике я вспомнил непроизвольно, хотя в этом рассказе он займет почетное место среди действующих лиц.
Жаркое лето 1968 года. На волховской отмели рыболов. Он уже потерял надежду на хороший клев и с любопытством косится на девушку, что тихо бредет по отмели, иногда нагибается, пересыпает в ладонях песок, разочарованно отряхивает руки… — Что ты там ищешь?
Понимаешь, здесь часто находят разные древние предметы: бусинки, шиферные пряслица, обломки стеклянных браслетов… А при удаче может попасться и свинцовая печать… Только вряд ли, они встречаются очень редко.
— А они какие? С ручкой?
— Нет. Ручка бывает у современных печатей. А древние похожи на монетки… Их привешивали к документам на шнурке.
— Вот такие?— рыболов нагибается и поднимает лежащий у его ног маленький свинцовый кружок с четким изображением на нем. — Такие?
Да, именно такие. Только та печать (она же булла), которую поднял рыболов, настолько необычна, что ее не с чем сравнить. Это стало очевидным уже в тот день, когда находка попала в Новгородский музей, владеющий прекрасной коллекцией древних булл. Печать оттиснута на небольшом кружке размером не больше 20 миллиметров в диаметре. Уже сама ее величина признак большой древности: печатями такого размера пользовались только в двенадцатом и в самом начале тринадцатого века.
На одной стороне печати прекрасно выполненная и отлично сохранившаяся многофигурная композиция Преображения (известный евангельский сюжет). В центре — Христос, по сторонам — пророки Илия и Моисей, у ног — попадавшие в страхе апостолы Иаков, Иоанн и Петр. На русских печатях такое изображение еще не встречалось, а вот на византийских — не раз. Хотя сама композиция такова, что ее не спутаешь ни с одной другой, резчик печати сопроводил изображение пояснениями. На свободных местах расположена надпись, от которой сохранилось начало МЕТА и конец Ф…С — остатки греческого слова МЕТАМОРФОСІС. Оно не нуждается в переводе: мы им пользуемся и сегодня — метаморфоза и есть превращение, преображение:
Греческая надпись. Привычное для греческих булл изображение. Не говорит ли это, что и печать не русской, а греческой работы? Русские мастера, правда, в домонгольское время постоянно пользовались греческим языком для обозначения религиозных сюжетов. Но сама необычность именно этой печати заставляет насторожиться.
Перевернем буллу. Ее оборотная сторона занята поясным изображением святой, тут же ее имя: ИЕФРОСІНЯ — Евфросиня. Имя написано по-русски. Кроме того, изображение окружено длинной русской надписью: «Господи, помози рабе своей Ефросини нарецаемой». Сомнения в русском происхождении печати отпали. Прибавился и еще одни датирующий признак — надпись. Такие надписи (их называют благопожелательными) известны только на печатях двенадцатого века.
И вместе с тем прибавилось недоумения. Во всех известных сейчас случаях формула благопожелания предельно лаконична: «Господи, помози рабу твоему Петру», или Ивану, или Марии, или Якову. Здесь же к имени добавлено слово «нарецаемой». Это слово для владельца буллы было настолько важным, что его буквально втиснули в надпись. Конец слова в ней не уместился, и его пришлось продолжить на крохотном свободном месте у плеча Евфросинии, нарушив при этом соразмерность изящной в остальном композиции. Зачем это слово? Ведь и без него очевидно, что, давая ребенку имя, его этим именем нарекают. Только в одном случае владелица могла настаивать на обязательном включении этого слова в надпись — при перемене имени. А имя взрослый человек в древности мог изменить, лишь приняв монашеский сан.
Если так, можно найти объяснение и некоторым другим странностям печати. В двенадцатом веке на буллах, как правило, обозначали не только имя, но и отчество. Если на одной стороне печати было изображение, например, Михаила, а на другой — Феодора, значит, владельца печати звали Михаилом Феодоровичем или Феодором Михайловичем. На печатях княгинь оборотная сторона могла быть занята изображением святого патрона мужа, а не отца. И в том, и в другом случае мы увидели бы на обороте печати изображение конкретного святого. Здесь же — композиция Преображение, центральное место в которой занимает фигура Христа. Во имя Христа не нарекали ни отцов, ни мужей. Тогда, может быть, этот рисунок на печати говорит о том, что ее владелица живет в Преображенском монастыре?
Археологи уже находили древние женские печати. Но принадлежали они только княгиням. Владелица нашей буллы должна занимать особое место в политической истории Древней Руси, чтобы в отличие от других монахинь иметь право на собственную печать.
Итак, мы знаем, что владелицу буллы звали Евфросинией, что она жила в двенадцатом веке, что она постриглась в монахини и что монастырь, принявший ее в свои стены, назывался Преображенским монастырем.
В русских летописях немало Евфросиний. И все те из них, о ком мы что-нибудь конкретное знаем, получили это имя при поступлении в монастырь (может быть, потому, что Евфросиния в переводе с греческого значит «благоразумная»), Но летописные Евфросинии не подходят: одни появились позднее, другие не имели отношения к Преображенским монастырям. Жила на свете, однако, в XII веке еще одна Евфросиния. Хотя летописи и не называют ее, тем не менее, она самая знаменитая изо всех «благоразумных». Ее почитали при жизни, а после смерти причислили к лику святых, и рассказ о ней есть в легендарных житиях святых. Речь идет о Евфросинии Полоцкой. Вот что говорится о ней в ее «житии».
Около 1110 года у полоцкого князя Святослава-Георгия Всеславича родилась дочь, названная Предславой. С малых лет она отличалась необыкновенной красотой, и когда подросла, множество молодых князей поспешило предложить ей руку. Но она всем отказывала, потому что решила уйти в монастырь. Когда и родители ее стали настаивать на замужестве, Предслава тайком ушла из дому и укрылась в монастыре, игуменьей которого была ее родная тетка. Потом постриглась в монахини под именем Евфросинии. Спустя какое-то время Евфросиния добилась у епископа разрешения основать свой монастырь в окрестностях Полоцка. Монастырь быстро разросся, и в нем руками мастера Ивана княгиня-монахиня построила соборную церковь Спаса (сохранившуюся до нашего времени и сделавшую эпоху в истории архитектуры западной Руси). Умерла Евфросиния около 1173 года во время паломничества в южные земли.
Таков рассказ жития. Он лишен чудесных подробностей, в нем нет сообщений о чудесах, исцелениях, видениях… Хотя о некоем видении в нем все-таки говорится, и это видение пригодится нам попозже. Сейчас же для нас важно одно: рассказ прозаичен, деловит, в нем нет ничего, что нужно было бы специально выдумывать. Самый внушительный свидетель деятельности Предславы-Евфросинии — Спасский собор. Историки зодчества датируют его как раз серединой XII века. О другом свидетеле следует рассказать подробнее.
Продолжение следует.
Автор: В. Л. Янин.