Одиссея Александра Пересвета. Часть четвертая.
Ситуация, с которой сталкивается исследователь событий 1380 года, необычна. С одной стороны, он не может пожаловаться на скудость материала, скорее на его обилие, а с другой стороны, материал этот оказывается противоречивым или заведомо неверным. Все это касается и Пересвета. Но, поскольку другого выхода нет, попробуем сопоставить собранные нами факты.
Итак, по одной версии «Сказания…» Александр Пересвет «чернец», инок Троицкого монастыря, в прошлом известный воин, «богатырь». Только в одной из редакций «Сказания…» он назван «чернецом любочанином», что, по-видимому, должно означать его происхождение из города Любеча. Другими словами, Пересвет не «московский человек», а выходец из юго-западных русских княжеств, Брянского или Черниговского («брянские бояре»), причем по одной версии получается, что пострижен он в Троицком монастыре, а по другой — еще в Любече. В связи с этим возникает вопрос – иноческое или светское имя Александр? Как правило, человек, принявший постриг и новое имя, в дальнейшем был известен уже только под своим иноческим именем. Правда, в случае с Пересветом могло быть сделано исключение. Гибель его на Куликовом поле представляется фактом историческим, в этом согласуются «Сказание…», «Задонщина» и «расширенные» синодики летописной повести.
Несколько сложнее обстоит дело с сыном Пересвета, который везде назван Яковом: в кирилло-белозерском списке «Задонщины», как в основном тексте, так и в «синодике», он указан в качестве сына Ослеби – «Иаков Ослебятин». И все же есть достаточно веские основания полагать, что древнейший список «Задонщины» содержит в себе часто более грубые ошибки, чем списки позднейшие, где Яков не только назван сыном Пересвета, но Ослебя (в синодальном списке) прямо именует его «племянником» («брате чадо Якове»). Кстати, как я говорил выше, ссылаясь на Ю. К. Бегунова, в кирилло-белозерском перечне погибших на месте реальных, зафиксированных синодиком середины XV века людей, поставлены никому не известные, по-видимому, вымышленные имена «Иван Сано» и «Федор Мемко».
Факт этот позволяет считать «Ослебятина» таким же редакторским дополнением, хотя в гибели Якова на Куликовом поле сомневаться, по-видимому, не приходится. Последнее недвусмысленно предрекает ему в «Задонщине» Ослебя.
Что представляет собой Андрей Ослебя? Ряд фактов обращение Пересвета и Ослеби друг к другу «брат», неразрывность их имен в «Сказании…» («брянские бояре») и в «Задонщине», «племянничество» Якова — не позволяют сомневаться, что они были если и не родными (что скорее всего), то, безусловно двоюродными братьями. Поздняя фольклорная версия «Сказания…» (конец XVIII в.) заставляет и Ослебю вступить в единоборство и тоже пасть на поле Куликовом, но здесь налицо явный вымысел. Ни один письменный источник XIV—XVI веков не знает гибели Ослеби, хотя позднейшее предание, отмеченное в первой четверти XIX века, уверяло, что оба воина-инока погребены в Старо-Симоновом монастыре в кирпичном склепе (что оказывается явным анахронизмом), с белокаменными надгробиями без надписей. Последняя деталь убеждает, что имена погребаемых не были известны, и только позднейшие домыслы пытались найти объяснение этому археологическому факту.
Стоит заметить, что сама версия о погребении Пересвета (и Ослеби) в Старо-Симоновом монастыре опровергает легенду об их связи с Троицким монастырем: если Пересвет был троицким иноком, его тело с поля битвы должны были перевезти в обитель преподобного Сергия. След его погребения остался бы и в монастырском синодике, и в монастырском предании, однако ни там, ни там его нет. Похоже, Троице-Сергиева Лавра только через полтора-два столетия после битвы «присвоила» себе этих братьев.
Больше того. Поскольку имена братьев отсутствуют в монастырских синодиках вообще, а, как доказал В. А. Кучкин, факт свидания московского князя с Сергием перед битвой на Дону является поздним домыслом, причастность братьев Троицкому монастырю никакими фактами подтвердить нельзя. Остается думать, что братья были действительно боярами, «выезжими» на Москву из западно-русских княжеств, поэтому на Куликовом поле выступали как профессионалы, а вовсе не как представители «церкви воинствующей» Доказательством такого положения может быть упоминание «боярина митрополита Киприана Андрея Ослеби», приуроченное к 1390—1393 годам, которое обнаружил С. К. Шамбинаго в акте о местничестве Бутурлина с Плещеевым.
Другими словами, через десять с лишним лет после Куликовской битвы Андрей Ослебя был жив, постриг не принимал и нес службу при митрополите. Перелом в его жизни произошел, по-видимому, между 1393 и 1397 годами. В статье, относящейся к 1398 году, в Московском летописном своде конца XV века можно прочитать, что великий князь Василий Дмитриевич, сын Донского, послал в Царьград, осаждавшийся перед этим турками, «много серебра в милостыню (патриарху. — А. Н.) с чернецом Родионом Ослебятем, иже преже был боярин любутский». Вернулся ли он на Русь – об этом нигде не говорится.
Статья эта чрезвычайно интересна, поскольку, во-первых, для нас открывается иноческое имя Ослеби (Родион), подтверждаемое еще некоторыми документами, что позволяет уверенно говорить как о его мирском имени (Андрей), так и считать таковым же имя Пересвета (Александр). Во-вторых, в той же летописной статье мы обнаруживаем «Чалибея» («Челубея» Синопсиса 1680 г.) сына султана Мурада I, в 1393 году взявшего приступом столицу Второго Болгарского царства, Тырново, упоминаемую в «Задонщине». В-третьих, мы нашли источник, откуда в распространенной редакции «Сказания…» появился «чернец-любочанин», составленный из «чернеца» и «боярина любутского» и присвоенный Пересвету. Вместе с тем появление «Любутска» в связи с Ослебей придает предположению о брянском происхождении братьев и их выезде на Москву весомость доказательности. Но об этом — чуть ниже. Сейчас же надо вернуться назад, к событиям, которые предшествовали Куликовской битве и определили судьбы братьев.
Уже первые исследователи «Задонщины» и «Сказания о Мамаевом побоище» обращали внимание на общность их стилистики, восходившей к «Слову о полку Игореве». Но кроме стилистического сходства мест в них прослеживается и сходство отдельных сюжетных линий. Особенно это ощущается в сюжете, посвященном приходу к московскому князю Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Факт выступления литовских князей на стороне Москвы автору «Сказания…» представлялся столь важным, что для усиления драматизма он заставляет их выступить против собственного отца, хотя в действительности Ольгерд умер и братья боролись против Ягайло Ольгердовича, своего кровного брата. Их появлению на Куликовом поле предшествовал ряд событий, из которых для нас важны следующие:
Зимой 1377/78 годов, после смерти отца, Андрей Ольгердович, князь полоцкий, поднял мятеж против Ягайло, был разбит и бежал во Псков. Тому были причины. Еще в 1341 году псковичи выбрали его своим князем, крестили, посадили на престол, но уже на следующий год прогнали, требуя, чтобы он «володел» ими сам, а не через наместников. Теперь он снова очутился во Пскове со своей семьей и дружиной, был принят, после чего через Новгород отправился в Москву, к Дмитрию Ивановичу. Последний встретил его приветливо, заключил с ним договор о службе и утвердил его князем псковским.
Иного, впрочем, и быть не могло. Еще в 1371 году сестра Андрея, Елена, была выдана замуж за двоюродного брата московского князя, Владимира Андреевича боровского, поэтому сын Ольгерда не был на Москве чужаком.
Прибытие Андрея Ольгердовича на Русь и его вокняжение во Пскове позволило Москве зимой 1379/80 годов провести удачную военную акцию против Ягайлы. Как пишет летописец, «великий князь Дмитрий Иванович, собрав вой многы, послал брата своего Владимира Андреевича да князя Андрея Ольгердовича полотского, да князя Дмитрия Михайловича волынского… воевати литовских городов и волостей. Они же шедше взяша город Трубческ и Стародуб». Успех объяснялся просто. В Трубчевске находился князь Дмитрий Ольгердович родной брат Андрея Ольгердовича и шурин Владимира Андреевича, который «не стал противу на бой, но выйдя из града с княгинею своею, с детьми и с бояры», пришел в Москву, где был «с любовью» принят великим князем и получил во владение Переславль-Залесский «со всеми пошлинами».
На Куликово поле Дмитрий Ольгердович явился с переяславскими полками и со своими трубчевскими и брянскими боярами. Именно среди них и находились, по-видимому, Пересвет с сыном и Ослебя. Подтверждает такую мысль и «любутское происхождение» Ослеби: в 1373 году у великого князя московского была «рать» с Ольгердом именно у Любутска на Оке. Очень возможно, что этот город «держал» или оборонял Андрей Ослебя, будучи брянским боярином.
Теперь, когда исторические факты выстроились в непротиворечивой последовательности, когда два героя Куликовской битвы обрели свои воинские биографии и выяснилось, что они только ошибочно могли считаться иноками, нам становится понятен образ Пересвета, представленный автором «Задонщины» боярином и воеводой, гарцующем на своем «добром» коне перед полками и «посвечивающим» золоченым рыцарским доспехом, а вовсе не черной «манатьей» схимомонаха. Одновременно получает разрешение и вопрос о причинах отсутствия имен Пересвета и Ослеби в официальных русских синодиках — государственных и монастырских.
В монастырские синодики их имена не могли попасть, как имена людей светских, а в государственных синодиках Пересвета не могли записать после Куликовской битвы как человека «чужого», «выезжего», остававшегося на службе у брянского, а не у московского князя. Пересвет считался и в Москве временным гостем, поминать его следовало не здесь, а на его настоящей родине, за тогдашними пределами Московского государства. Его «усвоение» произошло через сто с лишним лет, когда к Москве были присоединены его родные земли, где, как показал А. А. Зимин, еще в начале XVII века известны владения некоего Захария Пересветова, возможно, не слишком отдаленного его потомка. Стоит напомнить, что прямым потомком Александра Пересвета считал себя тоже «выезжий из Литвы» известный «Ивашко Пересветов», в своей челобитной Ивану IV, поданной в 40-х годах XVI века, именовавший Пересвета и Ослебю «своими пращурами»…
На этом, за отсутствием других достоверных данных, можно было бы закончить восстановление биографии Александра Пересвета, если бы не два обстоятельства, на первый взгляд друг с другом никак не связанные. Это вопрос о поединке — кульминационном пункте жизненного пути брянского боярина, и приход к Дмитрию на Дон посланца от Сергия с «грамотой» и «богородичным хлебом», то есть освященной просфорой для причастия перед боем.
Отложим рассмотрение поединка, хотя бы потому, что гонец — если он действительно был — пришел раньше. Вопрос о реальности «второго благословения» Дмитрия игуменом Троицкого монастыря поднимался в науке неоднократно, но так и не получил своего разрешения. Если верно развернутое повествование о приезде князя в монастырь, то посылка богородичной просфоры вдогонку за войском — дело непонятное. Отрицание же какого-либо участия Сергия в подготовке битвы лишает вероятия и этот, в целом вполне правдоподобный эпизод.
Между тем невозможность свидания Дмитрия с Сергием делает посылку троицким игуменом гонца на Дон с благословением фактом безусловным. Именно потому, что князю не было времени заехать к Троице, Сергий должен был хотя бы заочно напутствовать своего духовного сына, каким был Дмитрий.
Больше того. Сейчас можно думать, что именно эта посылка Сергием освященной просфоры стала той отправной точкой, которая позволила автору «Сказания…» нарисовать впечатляющую, вот уже десятки поколений трогающую картину встречи князя и преподобного. Тем более, что по сохранившейся далеко от Троицкого монастыря легенде посыльным троицкого игумена был… инок Александр Пересвет! Насколько мне известно, факт этот никем из исследователей до сих пор не учитывался, хотя опирается не только на легенду, но и на комплекс историко-архитектурных памятников, ныне совершенно забытых.
Автор: Андрей Никитин.