Как приходит новое – история развития культур

Сегодня никого не удивляет, что едва ли не каждый день в нашей жизни появляется что-то новое. Мы встречаем это новое на каждом шагу в нашей обыденной жизни, будь то марка автомобиля, фасон одежды, музыкальный ансамбль со своей манерой исполнения. Мы привыкли к этому ежедневному возникновению вещей и явлений и не всегда отдаем себе отчет в том, что сама по себе эта ситуация достаточно нова. Даже лет сто назад каждый новый механизм и даже каждый новый фасон или стиль в предметах быта или искусства был событием, а еще раньше целые поколения людей жили, пользуясь теми же вещами и понятиями, что и предыдущие поколения, и вообще не задавались вопросом о том, появляется ли что-либо новое в их жизни. Тем не менее ОНО появлялось и укоренялось, порой незаметно для окружающих, порой бурно и в ломающих старые нормы формах, во все эпохи истории — иначе не было бы самих этих эпох, не было бы и истории. Ведь история и есть процесс развития, процесс появления нового и замены им старого.

В зависимости от профессии и личных склонностей и вкусов, мы пишем и читаем книги, поем песни и слушаем их, производим и потребляем разные виды утвари, пищи, одежды и делаем еще массу различных вещей, не задумываясь, почему мы делаем именно их и именно таким образом. Это принято, так делают все, так делали всегда — или, по крайней мере, это нам обычно кажется. Тут речь идет об устойчивой, более или менее традиционной части нашей культуры. Новое в первый момент привлекает наше внимание на этом привычном фоне, потом оно либо вплетается в него и тоже становится привычным (как стали привычны, например, брюки в женском костюме), либо, если проходит мода на него, исчезает и забывается. В обыденной жизни мы редко отделяем новое от старого.

Однако ученому, исследующему историю культуры, приходится это делать. Есть много различных схем, по которым культурологи классифицируют элементы культуры человечества. Но наиболее обычное, притом вовсе не связанное с научной абстракцией деление — это вычленение культур разных народов, или, говоря более специальным языком, выделение культуры определенного этноса.

Культура этноса — все культурное достояние, которым обладает данный народ. Но оно далеко не однородно. Возьмем для примера культуру турецкого народа. Прежде всего, бросится в глаза та ее часть, которая связана с современным общемировым культурным достоянием. Это предметы европейского типа материальной культуры: в одежде — пиджаки, брюки, юбки, ботинки, кепки; в мебели — столы, стулья; в утвари — вилки, чашки, в поведении — рукопожатия и так далее. Это все предметы этнически нейтральной индустриальной технологии — от металлических кастрюль и консервных банок до автомобилей и телевизоров. Это, разумеется, и все современное индустриальное производство — металлургия, машиностроение, текстильная промышленность и т. п. Наконец, художественные произведения других стран и народов — романы, пьесы, фильмы, переведенные или дублированные на турецкий язык и воспринимаемые, таким образом, турецкой аудиторией…

Во втором, уже более специфичном для местного образа жизни круге мы найдем множество предметов и явлений традиционной, старой культуры, характерных, однако, не только для Турции и турок, но и почти для всей Передней Азии. Это формы крестьянских сельскохозяйственных орудий, народная обувь, способы выпечки хлеба и вообще приготовления многих широко распространенных на Ближнем Востоке видов пищи, наконец, целый ряд социальных и поведенческих норм, прямо или косвенно связанных с исламом,— обычай обрезания, неприятие свинины, характерная орнаментика и другие.

Значительная часть турецкого народа, в особенности те, кто не знаком с бытом народов-соседей, ощущает такие вещи как свои, турецкие,— прежде всего в противопоставлении интернациональным и европеизированным формам культуры или культуре и быту инонациональных меньшинств, например греков.

И, наконец, в третьем, центральном, самом узком, но связанном с наиболее интимными и стойкими формами семейного быта круге мы найдем моменты, отличающие турок и от персов, и от курдов, и от арабов. Это обычаи и обряды, связанные с семейно-домашним бытом и не носящие притом общемусульманского характера, некоторые собственно турецкие блюда, в особенности обрядовые и праздничные, отдельные формы традиционного костюма, нередко характерные не для всего населения Турции в целом, а лишь для определенных ее районов, но известные всем; и, разумеется, это турецкий язык со всем богатством местных говоров и наречий, с фольклором — пословицами, загадками, сказками, эпосом, с художественной литературой, и все народное и профессиональное художественное творчество — музыка, танец, театр и т. д. Именно эту часть культуры можно назвать не просто культурой турецкого этноса (в нее входят и остальные круги), а специфичной для турок, собственно этнической их культурой.

Разные круги, пласты, из которых состоит культура этноса, подвержены постепенным изменениям, приходят новые явления культуры, забываются и исчезают старые, хотя в разных пластах этот процесс идет с различной скоростью: во внешних, поверхностных он происходит быстрее, чем во внутренних, глубинных. Эта трансформация, которая происходит постоянно в любой сфере культуры этноса, выступает главным образом в трех основных вариантах.

Во-первых, культурное новшество может возникнуть в рамках данной культуры в результате ее внутреннего развития, без содействия каких-либо явных внешних импульсов. Яркими примерами тут могут служить неолитическая революция, то есть становление производящего хозяйства земледелия и скотоводства, ранее всего на Ближнем Востоке, а затем, совершенно независимо, в древней Америке, становление кочевого скотоводства в его евразийском степном и аравийском центрах, зарождение первичной государственности в Месопотамии и Египте. Правда, ряд этих процессов захватывал не только отдельные этносы, но и целые историко-культурные области. Это не меняет существа дела, так как первоначальное зарождение новшеств, по-видимому, происходило в рамках определенных этнических общностей типа племенных групп.

Более поздним и частным примером может служить возникновение некоторых систем письменности: шумерской, древнеегипетской, китайской и других.

Трансформация культуры может происходить под косвенным воздействием внешних импульсов, но не быть прямым заимствованием. Пример — вторичное закрепощение крестьян в некоторых странах Центральной и Восточной Европы в начале Нового времени, вызванное революцией цен и увеличением спроса на сельскохозяйственную продукцию в Западной Европе; для помещиков восточноевропейских стран оказалось выгодным вернуться (или обратиться) к барщинным формам хозяйства.

Можно сослаться и на формирование таких своеобразных систем письменности, как бамум в Африке или корейская буквенная,— их создатели были хорошо знакомы с другими, более старыми видами письменности.

С прямым внешним воздействием связано заимствование. Примеров этого рода множество. Вспомним хотя бы распространение путем заимствования всех трех мировых религий (христианства, буддизма и ислама), различных систем письменности (древнесемитского алфавита — в Греции и на Ближнем Востоке, китайской иероглифики — в Японии и Корее), лексические заимствования, имеющиеся практически во всех языках мира и т. д.

Процессы развития, изменения, обновления идут во всех без исключения культурах. Но идут они по-разному. И дело не только в том, что в одних случаях они идут медленнее, а в других быстрее. Даже когда одна и та же мощная и высокоразвитая культура, будь то интернациональная европейская или какая-либо иная, оказывает влияние одновременно на несколько обществ, каждое из них отвечает на это воздействие по-разному и заимствует не обязательно одно и то же.

Всего важнее при этом уровень социально-экономического развития, достигнутый данным обществом. Однако даже при примерно одном уровне развития культурные изменения могут идти по разным путям, в зависимости от того, в какой конкретной исторической обстановке находится соответствующее общество. Именно историческая обстановка может считаться вторым по значимости фактором трансформации культуры любого общества.

Наконец, третий фактор, определяющий пути трансформации любой культуры — природная среда.

Эти факторы играют двоякую роль в трансформации культуры. Их воздействие вызывает к жизни и потребность в соответствующих нововведениях и сами эти нововведения, поскольку лишь через них культура может повышать эффективность выполнения своей основной задачи — наилучшего приспособления к данной социальной и природной среде. А после возникновения новшества пути его дальнейшего распространения и развития определяются в первую очередь совокупностью тех же самых факторов. Действуют они по большей части вместе, влияя друг на друга и вызывая нечто вроде цепной реакции или эффекта снежного кома. Далеко не во всех случаях можно даже установить, какой именно фактор первичен и был ли первичный фактор вообще. Притом изменения в природной среде чаще всего бывают опосредованы социальными механизмами, через которые и влияют на культуру. И на саму природу нередко влияет общество: развитием производительных сил, растущей плотностью населения и другими.

Возникновение и первоначальное распространение ислама было связано с совокупным действием всех трех факторов. Аравийское общество в целом и бедуинское общество в частности находились в состоянии глубокого кризиса. Возникновение целой цепи пограничных княжеств препятствовало передвижению кочевников на север, а оккупация Южной Аравии в конце VI века персами мешала их миграции на юг. К тому же на рубеже VI—VII веков Аравию постигла серия сильных засух, приведших к нарушению баланса между естественными ресурсами, поголовьем скота и численностью кочевого населения. По причинам как конкретно-исторического, так и природно-экологического порядка, все это привело к перенаселению и сначала выразилось в усилении набегов и войн среди самих аравийских кочевников.

Аравия во второй половине VI — начале VII века напоминала переполненный, перегретый паровой котел. Для выпуска пара, выхода из изоляции, необходимо было объединение в рамках одного государства. Социальные предпосылки для его возникновения были уже налицо как в бедуинском, так и в оседлом обществах Аравии. Некоторое распространение в ней иудаизма и христианства подготовило почву для идеологической инновации — создания ислама. Сразу же выявившаяся слабость Ирана и Византии — часть той конкретной исторической обстановки, которая способствовала успешному решению внутренних трудностей при помощи внешней экспансии.

Напротив, возникновение и распространение буддизма и христианства было связано с действием лишь двух первых факторов, особенно социально-экономического. Специфика экологической обстановки тут, по-видимому, отношения к делу не имеет.

Случается, порою и так, что культурные нововведения и изменения бывают связаны главным образом с изменениями в среде обитания и их опосредованными последствиями. Основные черты эскимосской культуры — такие, как тип хозяйства, одежды, утвари, орудия домашнего труда, сюжеты фольклора,— не претерпели существенных изменений на протяжении более чем двух тысяч лет, вплоть до XIX века. Однако различные этапы ее истории в археологическом отношении выделяются очень четко по присущему каждому из них особому набору охотничьих орудий, прежде всего гарпунных наконечников. Последние самым непосредственным образом связаны с тем, какие именно животные преобладают среди объектов охоты: тюлени, моржи, киты, что, в свою очередь, предопределялось эпохальными изменениями климата, чередовавшимися потеплениями и похолоданиями.

Периоды изобилия и оскудения ресурсов морского зверя косвенным образом отразились и в других культурных изменениях — в размерах поселков, в типах жилищ и лодок, в стилях орнаментального и изобразительного искусства, в формах общественной организации, в культово-ритуальных представлениях и обычаях и так далее.

Мы знаем ряд поставленных самой историей экспериментов, когда изолированные этносы практически не испытывали внешних воздействий — природная среда оставалась стабильной, соседей попросту не было. Это относится прежде всего ко многим островным обществам — андаманцам, тасманийцам, гавайцам, рапануйцам (жителям острова Пасхи), новозеландцам (маори) и некоторым другим. Их развитие, можно сказать, всецело происходило за счет накопления внутренних изменений. Благодаря успехам сравнительно недавних археологических исследований, особенно широко проводившихся в Океании, мы теперь знаем, что и в этих обществах происходили немалые изменения. Исчезали одни навыки (например, изготовление керамики), возникали другие (в частности, в области ткачества и плетения), связанные со все более широким освоением ресурсов местной природы, повышался уровень общественного развития. Однако на примере именно этих обществ с несомненностью видно, что такая почти полная изоляция от воздействия внешних импульсов хотя и не прекращает процессов обновления культуры полностью, но все же весьма существенно их замедляет.

Конечно, импульс импульсу рознь. Когда он принимает форму набегов, завоеваний, грабительской эксплуатации, то может не только замедлить развитие страдающего от них общества, но даже вызвать существенный культурный регресс (что и произошло, например, со многими индейскими народами Америки в результате европейской колонизации). Но все-таки в большинстве случаев обилие внешних импульсов плодотворно для развития культуры.

Однако результат любого внешнего воздействия зависит в первую очередь не только и даже не столько от характера самого воздействия, сколько от структуры и уровня развития того общества, которое это воздействие испытывает.

Восприятие внешнего импульса культурой этноса в целом зависит от того, насколько этот импульс отвечает тенденциям внутреннего развития культуры, каково отношение к внешнему импульсу различных классов, слоев, сословий — носителей общей культуры этноса и специфических ее частей…

Хорошей иллюстрацией опять-таки могут служить разнообразные варианты восприятия мировых религий. Когда старые традиционные религии находились в состоянии кризиса и не имели прочной и широкой социальной опоры в этно-социальном организме, новая религия побеждала сравнительно легко и безболезненно, особенно если ее приход сопровождался заимствованием других элементов культуры-донора. Так, в частности, произошло с восприятием христианства германскими племенами, непосредственно втянутыми в Великое переселение народов.

В других случаях мировые религии воспринимались более медленными темпами и более болезненно. Победа христианства у германоязычных племен Скандинавии и финнов заняла значительный промежуток времени и сопровождалась серьезной внутренней борьбой. Когда этнос входит в состав многонационального государственного образования, это приводит к появлению в его культуре, пусть часто в измененном виде, некоторых общих элементов культуры, характерных для всех этносов такого государства. Но нововведения не всегда оказываются прочными.

У ряда племен и народов, включенных в состав Римской империи, произошла столь сильная нивелировка бытовой культуры, что археологам пришлось ввести для этого явления специальное понятие: «провинциально-римская культура». Тем не менее, после падения Рима многие следы ее быстро исчезли.

Заимствованные элементы, более соответствующие тенденциям внутреннего развития, становятся составной частью культуры этноса, а в дальнейшем иногда и специфической этнической культуры, хотя нередко подвергаются очень сильной переработке. Внутри созданных насильственным путем многоэтнических государств в культурах покоренных народов очевидно стремление к сохранению специфики, к отсечению угрожающих ей элементов, которые могут привести к частичной или полной ассимиляции. Тут заключается одна из причин сохранения христианства у завоеванных турками народов Балкан и Закавказья.

Теперь — об общих механизмах зарождения и развития инноваций (как бы и откуда бы они ни пришли) в культуре этноса. Здесь можно выделить четыре основных этапа. Первый из них
— отбор (селекция), второй — воспроизведение, копирование, третий — приспособление, модификация, четвертый — структурная интеграция.

Селекция заключается в отвержении одних импульсов или культурных мутаций то есть изобретений и инноваций, возникших в рамках данной культуры без каких-либо внешних воздействий) и отборе других для последующего усвоения или переработки.

При воспроизведении инновация просто копируется. На этом раннем этапе она может еще быть легко отброшена, если изменившиеся условия делают ее ненужной или вредной. Затем идет постепенное усвоение инновации, ее приспособление к специфике культуры этноса. При этом инновация влияет и на «смежные» старые элементы культуры.

Появление в Японии обставленных по-европейски гостиных, с ковровыми дорожками, но без циновок, вызвало к жизни особую домашнюю обувь типа шлепанцев — уличную обувь по-прежнему снимают у входа, но в одних носках по полу, на котором теперь нет циновок, не ходят.

На последнем, заключительном этапе инновация уже перестает осознаваться именно новинкой, она становится органичной частью этнической культурной традиции. Более того, в результате переработки она может стать частью специфической этнической культуры народа. Индейцы американских прерий создали в XIX веке собственные формы конной охоты, а ведь лошадь появилась в Америке очень недавно.

Бывает, что заимствованные инновации видоизменяются мало. Японский этнос, восприняв с минимальной модификацией китайскую иероглифическую письменность, вместе с ней практически без какого-либо преобразования принял и традиции китайской каллиграфии, а также связанные с нею эстетические нормы.

В эпоху великих географических открытий европейцы столкнулись с целым миром новых и чуждых им культур индейцев Нового Света. В этих культурах, в частности, важное место занимали различные тонизирующие и наркотизирующие продукты, от безобидных и даже полезных, как какао, до сильнейших галлюциногенов. В восприятии их Европой можно выделить все четыре этапа: отбор, в результате которого табак и какао вошли в быт очень быстро, а кока и галлюциногены (пейотль и прочие) оставались без внимания вплоть до новейшего времени; копирование, например, индейских навыков курения, которые, правда, вскоре стали подвергаться изменениям; коренная модификация, которую претерпело, например, потребление какао (у ацтеков в основном холодный, соленый и наперченный напиток); наконец, интеграция, в результате которой трубка голландца или сигара англичанина превратились в характернейшую черту этнического стереотипа, хотя в реальной действительности они зачастую могли оставаться принадлежностью не этноса в целом, а лишь его определенных социальных слоев.

Когда независимое изобретение вызывается в первую очередь утилитарными потребностями того или другого социального слоя, приобретение новым элементом культуры знакового или престижного значения связано с утратой им части своей утилитарности и восприятием его другими социальными слоями. При этом, по-видимому, преобладает движение из низших слоев в высшие, так как основным генератором новых явлений культуры, во всяком случае материальной, выступают трудящиеся массы. (Разумеется, последнее не относится к индустриальным обществам. В них изобретаемые элементы культуры, авторами которых обычно выступают представители средних слоев или интеллигенции, чаще всего не носят специфически этнического характера, подобно автомобилю.)

Совершив престижное восхождение по ступеням социальной лестницы, вплоть до верхушки общества, элемент в преображенном виде может вновь вернуться в среду трудящихся масс. Скажем, японские деревянные сандалии на подставках, так называемые «гэта», возникли в глубокой древности как чисто утилитарное приспособление для ходьбы по заболоченной местности. Уже на заре японской государственности они были восприняты знатью и, судя по их каменным имитациям, встречающимся в курганных погребениях, стали носить знаковый, престижный характер. В средние века, став очень высокими, они проникли уже в преобразованном виде в быт сперва горожан, а затем и крестьян, и стали повседневным видом общеяпонской обуви.

Чисто утилитарные технологические элементы культуры,— например, новые сельскохозяйственные орудия или некоторые транспортные средства,— самостоятельно они изобретены или заимствованы, распространяются одними и теми же путями. В обоих случаях нужны политические, территориально-соседские, деловые, дружеские и другие связи между различными группами населения, в том числе разноэтническими. В XVII—XVIII веках ижемские коми заимствовали от своих соседей ненцев весь комплекс оленеводства. Понятно, что тут для заимствования необходимы не только относительно близкий уровень социально-экономического развития, но и тождественная или сходная экологическая ситуация.

По-иному складывается судьба тех иноэтничных заимствований, которые имеют не только чисто утилитарный, но и определенный престижно-знаковый характер, по крайней мере, в глазах реципиентов (то есть получателей). Тут процесс заимствования может приобретать цепной характер. До некоторой степени современным аналогом подобного явления может служить распространение моды.

В случае же заимствования престижно-знаковых культурных элементов культура-донор на шкале престижных оценок обычно стоит выше, чем культура-реципиент, хотя это не обязательно отвечает реальному уровню ее развития. Например, культура кочевников, сама по себе сравнительно невысокая, в силу причин политического или конкретно- исторического характера может восприниматься как престижная и референтная различными слоями более развитых оседлых обществ. Китайцы, в эпоху Хань (конец III века до новой эры — начало III века новой эры) с отвращением относившиеся к пище кочевников, в III—VI веках заимствовали у них много мясных и молочных блюд.

Заимствования при «престижном перепаде» могут не иметь утилитарной полезности или даже, наоборот, быть в сущности вредными, например, европейская одежда и пища, менее приспособленные к климату и местным условиям, чем традиционные, и ведущие к простудным, зубным и иным заболеваниям в Океании, Арктике и многих других регионах мира. В языковой части культуры этноса им соответствуют заимствования, изменяющие основной словарный фонд соответствующего языка: его числительные, местоимения, термины родства и прочее. Обычно они лишь дублируют без особой реальной надобности слова и понятия, существующие в местных языках. Престижность подобных заимствований состоит в том, что одеваться и питаться по-новому или употреблять в речи заимствованные слова считается признаком высокой культуры, высокого общественного положения, а использование своих предметов и слов выглядит признаком «простонародья», «деревенщины».

В межэтнические контакты ранее всего вступают относительно элитарные слои населения — правящие классы, аристократия, купечество. У элитарных слоев гораздо больше возможностей ознакомиться и усвоить элементы иноэтничной культуры. Понятно, что усвоенное элитой новшество подчас почти автоматически приобретает для нижестоящих социальных слоев престижное значение.

Например, Япония, по меньшей мере, дважды в своей истории пережила периоды интенсивного заимствования культурных инноваций — первый раз на протяжении VI—VIII веков под влиянием Китая и Кореи, второй раз — в конце XIX — начале XX века под влиянием западных цивилизаций. В обоих случаях массированный поток инноваций вливался прежде всего в элитарную культуру, постепенно проникая в быт господствующих классов. Последние частично старались насадить инновации в массах административным путем. Так было в VII—VIII веках с буддизмом, так было и в XIX веке с введением европейской форменной одежды и прически. Однако темпы распространения религии, одежды и многих других элементов культуры мало зависели от интенсивности административных мер по их насаждению. Зато четко проявлялась иная закономерность. Как только в элитарной культуре упомянутые заимствованные культурные элементы становились всеобщим нормативом, они, став престижными, довольно быстро начинали распространяться вниз по социальной шкале.

Когда заимствованный элемент (например, буддизм) уже настолько глубоко врастал в быт всего народа, что переставал восприниматься как престижный, начинался обратный процесс. Верхушечные слои, нуждаясь в определенных престижных символах, искали и находили их в тех компонентах традиционной культуры, которые выглядели как полузабытая архаика или, во всяком случае, не относились к числу повседневно употребляемых. Но, получив «права гражданства» у «элиты», эти компоненты как бы вновь приобретали давно утраченное ими или даже никогда в них не присутствовавшее престижное значение и в преобразованном виде вновь обретали ценность в глазах тех социальных групп, которые ранее готовы были без сожаления с ними расстаться.

Синтоистская религия в Японии к XVIII веку была близка к полному растворению и исчезновению в буддизме. В конце XVIII — начале XIX века возродился интерес к ней в среде реформистски настроенной аристократии. Затем в эпоху буржуазных преобразований синтоизм не только стал государственной религией, но и вновь прочно вошел на довольно долгое время (в ритуальной сфере даже по сей день) в культуру самых широких масс.

В какой-то мере сходные процессы наблюдаются сейчас во взаимоотношениях между интернациональной городской и традиционной сельской культурой. Сельское население стремится сделать свой быт как можно более похожим на городской и поэтому — до поры до времени — без сожаления расстается с предметами и обычаями традиционной старины. Но эти самые предметы и обычаи (в том числе кулинарные рецепты, детали одежды и другое) приобретают все большую ценность в глазах городского населения, в культуру которого они входят уже не как явления повседневного быта, а как «фольклоризмы», украшающие аксессуары с ярко выраженным знаковым, престижным значением.

Нередко деревенское жилье деда обставляется модным гарнитуром и хрусталем и выглядит вполне по-городскому, зато квартира его внука — городского интеллигента — изобилует старыми кошмами, кувшинами, рушниками, совсем как некогда дедовский дом. Но постепенно и деревня, видя, как ценит ее старину город, начинает менять свое отношение к традиционному «старью», все более ценить его, но уже в совершенно новой функции. Старое и полузабытое снова возвращается в жизнь, сохраняя прежнюю форму, но наполняясь новым содержанием.

Автор: С. Арутюнов, доктор исторических наук.