Вещий Олег – князь или воевода? Часть вторая.
И все же вершина эпической славы Олега, создавшая ему неповторимый ореол в русской истории, была им достигнута не на Руси, а за ее пределами. В 907 году, как датирует это событие «Повесть…», Олег, по традиции «совокупив воев много» — от всех известных на Руси племен, в том числе и от уличей и тиверцев, — решил повторить поход на Царьград, столь неудачно совершенный Аскольдом и Диром. На самом деле, союзниками его были только словены, как можно видеть по последующему изложению, хотя текст договора Олега с греками их даже не упоминает.
Кровавый разбой, грабежи, убийства, сожжение имений и церквей, уничтожение всего движимого и недвижимого имущества греков с бесцельной варварской жестокостью отмечают путь Олега до Константинополя. Набеги русов на Византию всегда сопровождались такими же безудержными и бессмысленными зверствами, как и набеги викингов на побережья северной и западной Европы, что в значительной степени и послужило аргументом в пользу отождествления Руси со скандинавами. Впрочем, в те времена трудно было кого-либо удивить жестокостью, и в памяти летописца остались не они, и даже не военная удача русского князя, а впервые прозвучавшие со стороны греков просьбы о мире и пощаде, вызванные видом олеговых кораблей, поставленных на колеса, которые, как рассказывает «Повесть…», при распущенных парусах и попутном ветре двинулись с моря к городским стенам.
Напрасно думать вслед за многочисленными древними и современными читателями этого повествования, что именно так Олег решил начать штурм Константинополя. Все было гораздо проще и — страшнее для жителей этого города. Константинополь был расположен по обе стороны залива Золотой Рог, который перерезал город и уходил дальше, за его стены. Со стороны Босфора и с напольной стороны стены города были достаточно высоки и крепки, чтобы выдержать любую осаду, но со стороны внутренней гавани город был очень слабо защищен. Путь в Золотой Рог со стороны Босфора преграждали массивные цепи, закрепленные в башнях по обоим его берегам. В мирное время они лежали на дне залива, в минуту опасности их поднимали.
Не имея сил преодолеть эти цепи, Олег решил зайти с внутренней стороны Золотого Рога, чтобы попасть в город. Для этого корабли надо было перетащить через перешеек, и Олег поставил свои корабли на колеса.
Поистине странные факты, не находящие себе объяснения, мы встречаем ниже. В первую очередь к ним следует отнести вложенное в уста испуганных греков сравнение Олега со святым Димитрием (Солунским?), «посланным на нас от Бога». Что общего можно было увидеть у этих двух, в одинаковой мере легендарных персонажей? Тот факт, что Олег отказался от предложенного ему греками отравленного вина, не находит себе никаких аналогий в житии святого Димитрия…
Еще более странен поступок Олега, совершенный им после заключения мира с греками, когда предводитель русского войска «повесил свой щит во вратах Царьграда, показуя победу». Здесь тоже бесполезно искать какие- либо аналоги в военных обычаях того времени.
Стоит напомнить, что знаки, изображения и предметы, вывешиваемые на башнях и на воротах, должны были выполнять роль талисмана, оберега, защиты от врага и злоумышленника, то есть в прямом смысле слова быть «щитом» городу и его жителям. С такой именно целью и значением на городских воротах и над ними помещались иконы, кресты и гербы. Само выражение «поднять щит» (а для этой эпохи на севере Европы — белый щит) для предводителя одной из воюющих сторон у норманнов означало призыв к перемирию и началу переговоров.
Не следует ли думать, что в тексте нарушена последовательность событий и сначала был поднят щит для ведения переговоров, а уже потом начались сами переговоры о мире между Олегом и греками? И все же, если вспомнить о странном уподоблении Олега святому Димитрию (может быть, на щите Олега было сходное с ним изображение?) возникает мысль: не произошла ли здесь какая-то путаница, удвоение событий, когда Олег, напавший на столицу Византии, затем сделался ее защитником?
К сожалению, проверить это предположение трудно. Как давно уже выяснилось, ни один из греческих источников того времени — а их сохранилось не так уж мало!— вообще не содержит упоминания о нападении Руси на Константинополь ни в 907 году, ни в близкое к этому время. Большая часть исследователей склонна считать рассказ об этом походе мифом, а точнее — художественным вымыслом древнего автора, писавшего не хронику, а «историческую беллетристику», в основу которой был положен все тот же поход Аскольда и Дира, отмеченный «чудом ризы Богородицы», но со счастливым концом. И здесь имя Олега должно было заменить имена киевских князей-неудачников.
Может быть, Олег их и убил в Киеве потому, что решил не только отобрать этот город, но и присвоить посмертную их славу? А как быть с текстом договора, который посланники Олега заключили с греками в 907 году? Как быть с точным указанием на царствовавших тогда Льва и Александра? Как быть с именами посланцев? Может быть, правы те историки, которые, чтобы спасти положение, напоминают о возможности использования автором «Повести временных лет» какого- то «не дошедшего до нас источника», следов которого нет у византийцев?
Мне представляется, что подобная аргументация не имеет ничего общего с наукой, которая должна исходить не из того, что «что-то могло быть», а из того, чем мы располагаем и что должны подвергать самому пристрастному научному рассмотрению. В отношении текста «договора 907 года» это давно уже сделано моими предшественниками, заметившими, что данный текст не имеет преамбулы с именем Олега и императоров, имена этих же послов повторяются в договоре Олега от 2 сентября 6420 (911) года, в который хорошо вписывается и сам этот текст в качестве недостающей статьи.
Существует и другая точка зрения, согласно которой «договор 907 года» был заключен как предварительный, предшествовавший договору 911 года, а потому статьи первого и не повторяются во втором. Наиболее развернутое обоснование такого взгляда можно найти в фундаментальной работе А. Н. Сахарова, посвященной дипломатической практике «древней Руси». Здесь не место разбирать аргументы обеих сторон. Достаточно сказать, что первая точка зрения опирается на скрупулезный лингвистический и концептуальный анализ текстов, тогда как вторая исходит из возможности событий в интерпретации «Повести временных лет».
Автор: Андрей Никитин.