Эразм Роттердамский – его мысли живи и сегодня. Часть первая.
Какая это удивительная история — жизнь безвестного мальчика, родившегося в Роттердаме при таинственных (чтобы не сказать «постыдных») обстоятельствах в ночь с 27 на 28 октября 1469 года (а быть может, 1466, или 1467, или даже 1468)! И, однако, в продолжение своей жизни он завоевал титул «Князь гуманистов» и оставил по себе след столь глубокий, что вот уже пять столетий оказывает сильнейшее воздействие на мысль человечества в целом.
Но, изучая это воздействие, историк философии вынужден осознать, что с именем Эразма связано больше неразрешенных вопросов, чем надежных ответов. Дело в том, что автор «Похвалы Глупости» — книги, известной, несмотря на бесчисленные переводы и издания, более по заглавию, чем по содержанию, — достиг славы и власти над думами людей и народов иными средствами, нежели те, что, по общему суждению, гарантируют посмертную славу.
Эразм не был вождем; его имя не связано ни с какой философской системой; и если сегодня много говорят об «эразмианстве» и «духе Эразма», понятия эти, по меньшей мере, расплывчаты и субъективны. В отличие от Лютера, Кальвина или Цвингли он не был основателем религии; он избежал преследований — в какой бы то ни было форме — в эпоху, когда смуты, войны и междоусобицы уносили его ближайших друзей, становившихся жертвами своих политических убеждений или своей веры.
Он создал массу трудов, но на языке, доступном только ученым — на латыни, — и основную часть его писаний составляют филологические комментарии, примечания к Библии, переводы с греческого на латинский, что в наши дни представляет непосредственный интерес лишь для горстки ученых.
Все попытки исследователей Эразма ввести его в рамки какой-либо системы разбиваются вдребезги о многосторонность роттердамского «философа». Подвижный ум, богатая впечатлительность натуры, многочисленные противоречия, опасности, подстерегавшие его на жизненном пути, в котором исторические события играли весьма незначительную роль, — все это выводит его за пределы стандартных классификаций, столь характерных для энциклопедий.
И все же я попытаюсь показать, что, несмотря на крайний индивидуализм Эразма, несмотря на неразрывную принадлежность его своему времени, которое так сильно отличается от нашего, мы не можем не увидеть в Эразме философа, чьи мысли живы и сегодня, мыслителя, стоящего высоко над своей эпохой и свободного от искушений и тенет антигуманистического национализма независимо от того, рассматриваем ли мы его с позиций XVI века или века XXІ.
Незаконнорожденный сын священника из Гауды и дочери лекаря из Зевенбека, Геерт (или Герард) приобрел известность под латинизированным именем Дезидерия Эразма Роттердамского (принятым после смерти родителей), тем самым обессмертив городок на Ротте, где он появился на свет.
В Гауде он начал ходить в школу Яна Винкеля; потом он был хористом в Утрехте; и наконец, в девяти- или десятилетнем возрасте стал учеником знаменитой школы при соборе св. Лебуина в Девентере. Его родители умерли от чумы, и он попал под опеку к братьям своего отца, которые лишили его имущества и отправили в Хертогенбос для приготовления к монашеству в общине «Братьев общей жизни». Хотя впоследствии Эразм и заявлял, что попусту потерял у «братьев» три или четыре года жизни, он все же усвоил там начатки логики, диалектики, библейских знаний, а к концу пребывания в общине — и основы новой, гуманистической образованности.
Чума заставила его вернуться в Гауду, и в 1487 году он поступил в августинскую обитель в Стейне, где принял священнический сан 25 апреля 1492 года — того самого года, когда Христофор Колумб достиг берегов Америки. В Стейне Эразму представилась возможность читать — сколько душе угодно — классических авторов, старательно изучать книгу итальянского гуманиста Лоренцо Баллы «Изящество латинской речи» («De Elegantiis Latinae Linguae») и писать стихи по-латыни.
В этих занятиях Эразм, по-видимому, находил удовлетворение большее, чем в монашеской жизни, хотя он и свел тесную дружбу с Серватиусом Ротгером, которому впоследствии суждено было сделаться приором Стейна. Наконец Эразм получил дозволение покинуть Стейн — он стал секретарем Генриха Бергенского, епископа Камбрейского, который вскоре согласился отпустить Эразма в Париж — изучать богословие.
В 1495 году он поступил в «Коллегию Монтэгю» в Латинском квартале Парижа, «смрадную и вшивую школу для бедняков», как называл ее Эразм (примерно в тех же выражениях отзывался о ней и Рабле). Затем короткий визит в Камбре и в Голландию, где он уже приобрел репутацию «оратора» или «поэта», то есть человека образованного, и возвращение во французскую столицу, где Эразм добывает средства к существованию, обучая богатых учеников латинской грамматике и литературе.
Одним из этих учеников был лорд Уильям Маунтджой, который в конце 1499 года пригласил своего учителя в Англию. Англия очень понравилась Эразму; дружеские связи, которые он там приобрел в кругу самых выдающихся людей, не только обеспечивали его средствами, в которых он нуждался, чтобы насытить свою жажду знаний, но и доставили ему случай обнаружить истинные свои склонности гуманиста и богослова.
Двум английским друзьям Эразма предстояло оказать глубокое воздействие на его мысль и жизнь. Одним из них был Джон Колет, в ту пору преподаватель богословия в Оксфорде, а затем настоятель собора св. Павла в Лондоне; другой — Томас Мор, товарищ по занятиям и достойным развлечениям, будущий канцлер и будущий мученик лондонского Тауэра. Эразм восхвалял его как «человека для вечности», и это известное выражение было использовано драматургом Робертом Боултом в качестве названия для пьесы, которая недавно обошла сцены многих стран мира.
Эразм вернулся на континент в 1500 году и с тех пор всегда оставался верен двойному назначению своей жизни: ученого, вскоре опубликовавшего первое издание «Адагий» («Поговорки», 1500), и богослова, чье «Наставление христианскому воину» («Enchiridion Militis Christian!», 1503), было смелым призывом к внутренней реформе церкви.
До самой смерти в Базеле, 12 июля 1536 года, Эразм продолжал вести жизнь странствующего ученого, гонимого с места на место такими различными соображениями, как поиски покровителя, изучение редкой рукописи, бегство из области, опустошенной войною, чумою, болезнью, известной под названием «потливый недуг», или же — много спустя — губительными идеями, или предложениями издателя, желавшего обеспечить за собою исключительное право на его литературные труды, или присутствием императора Карла V в Аахене или Брюсселе.
Так вот и получилось, что Эразм из Батавии (латинское название Нидерландов), глубоко привязанный к своей маленькой стране, все больше становился европейцем и космополитом. Оставаясь верным подлинной своей природе, а также нравственной и христианской цели своих сочинений, он должен был открыть свое истинное призвание в универсализме и принять посвящение в первого гражданина Республики Наук и Искусств, которую — в душе — всегда отождествлял с христианством.
Я думаю, что это призвание, отчасти объясняющее значение Эразма для наших дней, обнаруживается и в трудах его и в поступках. Человек, который гордо провозгласил своим девизом слова: «Никому не уступлю!», но в то же время был жертвою политических и религиозных раздоров («Я гвельф для гибеллинов и гибеллин для гвельфов»), этот человек не был ни индивидуалистом, упорно цепляющимся за свои права и привилегии, ни равнодушным интеллектуалом-нейтралистом, держащимся в стороне от общей борьбы, как утверждают иные легкомысленные или недобросовестные исследователи.
Он был бескомпромиссен относительно принципов, но не способов их применения и, чтобы сберечь мир, самое драгоценное из всех сокровищ, охотно посоветовал бы прибегнуть к приемам, подобным тем, к которым прибегают грек Одиссей и троянец Нестор, чтобы предотвратить Троянскую войну, — как это изобразил Жан Жироду в пьесе «Троянской войны не будет». Именно так и старался поступать Эразм, когда христианство еще не было расколото и он поддерживал дружеские отношения с Мартином Лютером.
Продолжение следует.
Автор: Жан Клод Марголен.