История, память и время

Когда мы сегодня говорим об истории, утверждает французский этнограф Луи Дюмон, то, в сущности, имеем в виду не только абсолютную или относительную хронологию, но и причинную связь или даже скорее совокупность крупных изменений. Для нас жизнь в истории означает восприятие бытия людей, обществ, цивилизаций в их развитии во времени. Еще немного, и мы поверим, что только переменная величина имеет смысл, а постоянная им не обладает, хотя большинство обществ верили в обратное.

Концепция времени как вектора и фактора прогресса впервые появилась в Европе эпохи Просвещения и представляет собой своего рода светскую интерпретацию христианской модели сотворения мира, Боговоплощения и конца света. Она нашла свое выражение в философии истории Гегеля и в историческом материализме Маркса. И если раньше считалось, что истина заключена в Библии, то теперь сама история стала как бы книгой душ человеческих для всех времен и народов (Гердер), раскрывающей по крайней мере потенциальное бессмертие человечества.

В исторической практике время становится средством: оно отождествляется с хронологией, преимущественным принципом всякой классификации. Основным недостатком оказывается анахронизм.

Однако существуют другие временные соотношения, другие времена, где вместо последовательной смены событий происходит их нагромождение, наложение, подражание, сосуществование, повторное поглощение.

ВНЕВРЕМЕННАЯ ПАМЯТЬ

Во времена брахманов в Индии совершенно не заботились о выстраивании воспоминаний в цепочку и о расположении их в хронологическом порядке. Напрасно мы стали бы искать там «мира, которым движет память», пишет французский индолог Шарль Маламу. «Воспоминания не только не очерчивают контуры биографии, но и создают там, где кончается личность, расплывчатую зону, разомкнутый круг». При этом каждый человек, «если он владеет соответствующими методами и в особенности если он приобретает необходимые качества, сможет вспомнить свои предыдущие воплощения».

Однако наряду с этой обычной памятью, связанной с воспоминанием, существует другая, специально развиваемая и жестко контролируемая, она направлена исключительно на запоминание. Она помогает заучивать наизусть написанные за три века до нашей эры священные тексты Вед, которые по традиции передавались изустно. Для этого брахманы с помощью целого ряда тщательно разработанных методов, способствующих «расчленению» текста, добиваются постепенного «внедрения» его в личность ученика. В чтении наизусть не должно быть ошибок: любая ошибка — это не только грех, но и катастрофа для ритуала. При таком подходе каждый отдельный отрывок выпадает из контекста и времени.

Подобная традиция прямо противоположна западной историографии: здесь иные временные связи, иная память, иная историчность.

ИСТОРИЯ В ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ

Начиная свое «Изложение событий», основоположник европейской исторической науки Геродот писал, что хочет спасти от забвения деятельность людей. Перед лицом вечной природы и бессмертных богов историк своим словом повторяет и закрепляет ее едва уловимые следы. Вслед за эпическим аэдом он заявляет о себе как о «титане бессмертия».

Если исходить из того, что история и память неразрывно связаны, то есть все основания утверждать, что отношения между ними сложны и чреваты конфликтами. Еще Фукидид, убежденный, что «научной» может быть только история настоящего, утверждал, что история всегда грешит против памяти. А в XIX в. его коллеги требовали четкого разграничения между историей и памятью: история должна заниматься прошлым и только прошлым; история кончается там, где начинается память.

И только совсем недавно в сознании ученых произошел поворот: память захватила область истории. Это заставляет переосмыслить оба понятия: как, например, говоря об уничтожении евреев нацистами, связать требования памяти с историческим осмыслением? Память, считавшаяся до сих пор лишенной необходимой чистоты, становится объектом истории, возникает история памяти.

ВОПЛОТИВШИЕ ПАМЯТЬ

«Захор» («помни» на иврите) — заповедь, пронизывающая все библейское повествование и иудаизм. Сыны Израиля свято хранят завет не допускать забвения. Иосиф Иерусалимский вынес слово «захор» в заглавие своей книги, в которой он, исходя из императива памяти, и рассматривает отношение евреев к своему прошлому. Священный текст Библии, так же как и Веды, предстает, прежде всего, как откровение. Поэтому необходимо изучать, анализировать и запоминать наизусть Тору.

И все-таки отношение к Библии совершенно иное, чем к Ведам. Оно не ведет к расчленению текста и нарушению контекста. Напротив, для иудеев важно не только само событие, но и то, как оно произошло, начиная с божественного откровения. Писание — это священная история, ведь, начиная с изгнания из рая, человечество живет во времени, и библейское повествование хранит память о его движении, память истории и память людей.

Однако в данном случае речь идет вовсе не о прошлом как таковом или о том, что надо, как говорил Геродот, спасти от забвения достойные этого события. Для иудеев важно лишь то, что освящено вмешательством Бога, и реакция на это людей. В результате, хотя евреи никогда не отказывались от императива памяти, в какой-то момент они перестали писать собственную историю. Быть может, именно тогда они стали народом, воплотившим в себе свою память?

Казалось, что память и история, составлявшие некогда единое целое, навсегда оторвались друг от друга. Талмудистская литература, появившаяся после Библии, не имеет ничего общего с историографией.

Как считают водораздел совпал с синедрионом в Явне (100 г.), где был утвержден окончательный канонический текст Библии. Как исключение, подтверждающее правило, на горизонте историографии возникла фигура священника и историка Иосифа Флавия. Прошли века прежде чем появился другой еврей-историк. Иосиф Иерусалимский полагает, что было бы неверно заключить из этого, что у иудеев отсутствовал интерес к истории; напротив, их позиция становится вполне понятна, если рассматривать их как народ «растворенный в истории». Описывая прошедшее, Библия заключает в себе и настоящее и будущее. Смысл ее ясен, все остальное — случайности, не представляющие особого интереса.

Важна цель истории, по крайней мере, в ее письменном варианте. Она ставит целый ряд труднейших вопросов, в частности какова связь между историей и местом ее действия? При отсутствии места (когда и второй Храм был тоже разрушен) можно ли написать историю заново? И вновь призовем в свидетели Иосифа Флавия, настоятельно подчеркивавшего наличие связи между историографией (в ее возможности существования и осуществления) и Храмом, наделяющим полномочиями «историка».

Что касается открытой Йохананом бен Заккайем школы в Явне, то к моменту разрушения второго Иерусалимского Храма она была «местом, где хранили память», а отнюдь не мастерской истории. В 1938 г. Фрейд писал, что политическое несчастье еврейской нации научило ее по достоинству ценить свое Священное Писание, единственную оставшуюся у нее собственность. Сразу же после разрушения Титом Иерусалимского Храма раввин Йоханан бен Заккай попросил разрешения открыть в Явне первую школу для обучения Торе. С этого момента только Священное Писание и духовность помогли рассеянному по земле народу сохранить свою целостность.

Автор: Франсуа Артог.