В гостях у древних майя. Часть вторая.
Мы выбирались из Мехико и из 21-го века вполне современными средствами — на самолетах, больших и маленьких — «авианетах», рассчитанных на трех человек. Как ни странно, но лакандоны, никогда не видевшие не то что автомобиля, но даже швейной машины, вполне освоились с самолетами и не считают их какой-то сверхъестественностью. Появление нашей «авианеты» на игрушечном аэродроме, вырубленном прямо в лесу, было встречено оживленными восклицаниями лакандонов, возглавляемых старейшиной — Обрегоном. Его настоящее имя Чаан-Кин, но, будучи человеком просвещенным, уже знакомым с такими категориями, как «правительство», «патрон-хозяин», «деньги», он взял себе еще и «мексиканское» имя и заставил своих близких и родных последовать своему примеру.
Странное впечатление производят эти люди, недаром их окрестили «призраками сельвы»: одетые в широчайшие домотканые рубахи, с длинными, до пояса и у мужчин и у женщин спутанными волосами, они действительно, как призраки, беззвучно появляются из леса и так же неожиданно исчезают в нем.
Лакандоны не знают никаких средств передвижения: ни ослов, ни лошадей, ни мулов. У них нет никаких домашних животных, кроме собак. Нам рассказали, что самый приятный подарок для лакаидона— это кот: он похож на маленького тигра и в то же время ручной. Живут лакандоны большими семьями — «карибалями». Это название происходит от слова «карибе», так называют себя сами лакандоны. Видимо, это слово осталось от лексики испанских колонизаторов, которые окрестили всех индейцев, встретившихся им в непосредственной близости от Карибского моря, «карибами». «Карибаль» представляет собой длинный, закругленный навес из сухого камыша и листьев маиса. Здесь у лакандона все: и спальня — сухая трава на земле, причем, только для детей, и очаг, и столовая утварь, примитивная, как тысячелетия назад. Глава семьи — полный хозяин «карибаля».
Обычно у лакандона три жены: младшая — лет пяти-шести, которую он берет у родителей и сам воспитывает; основная — лет 15—16, она ведет хозяйство; и старшая —воспитательница детей. В «карибалях» живет до пятнадцати, а то и больше человек, причем жены живут между собой очень мирно. Бывает и так, что девочке всего лишь год-два, мать таскает ее еще в сетке за спиной, но ей уже подарили яркие перышки птицы гуакамайи: она уже невеста.
Прежде чем ехать в сельву лакандонов, я просмотрела несколько фильмов о них, прочла всю имеющуюся литературу, беседовала с учеными и художниками, открывавшими для мексиканцев их живых предков. Но встреча с лакандонами обескуражила и вызвала замешательство: в фильмах и на картинах жили молодые, полные сил люди, а нас встретили если не глубокие старики, то люди престарелые. Кайом-Карранса, который на фотографиях 1950 года выглядел мальчиком, при нашей встрече через десять лет был уже сгорбившимся человеком, лицо его было изрезано морщинами. О женщинах и говорить не приходится. Что это: желание художника или фотографа «подлакировать» своих героев? Сделать их покрасивее и помоложе? Но в следующий момент стало стыдно своего вопроса. Десять лет жизни в сельве равносильны двадцати, а то и двадцати пяти годам жизни в наших условиях.
Обращает внимание благородство лиц лакандонов. Медлительность движений, внутреннее достоинство, всякое отсутствие суеты и заискивания, столь обычных при виде туриста или богатого иностранца, вызывают уважение к этим несовременным людям.
Мы знали, у Обрегона большая семья, и спросили, где члены его «карибаля» — сестра Наа-Кин (что в переводе с майя означает «Дом водяного солнца») и другие родственники. Лакандон вздохнул: двух женщин украли «чиклерос», несколько ребятишек умерли, Наа- Кин увезли рабочие в селение. С ним остались его младшие жены и четверо сыновей. У каждого из этих мальчиков тоже двойное имя: одно — индейское, второе —мексиканское. Например, одного из них зовут Чаан Мигель Алеман. «Почему же Мигель Алеман?» — заинтересовались мы, зная, что бывшего президента Мексики Мигеля Алемана никак нельзя заподозрить в любви к простому населению Мексики, тем более ко всеми забытым лакандонам. На своем ломаном языке, где на каждое испанское вставляется пять слов на языке майя, Обрегон объяснил: Мигель Алеман — хороший человек, бумагу большую прислал. Обрегон — главный хранитель храма Бонампак. У Обрегона есть сын, поэтому сын — Мигель Алеман.
Обрегон был нашим проводником к руинам храма. Пятичасовую дорогу по темной, удушливой сельве, где то и дело спотыкаешься о корни, стряхиваешь с себя каких-то страшных насекомых и замираешь от таинственных криков, мы старались облегчить разговором с этим удивительным человеком. Мы расспрашивали его, как и чем он живет, что его интересует и что ему известно из истории его предков. Обрегон рассказал, что его род на протяжении веков является хранителем тайн Бонампака, что вокруг в сельве есть много забытых городов, дороги к которым затеряны в непроходимых лесах.
Посмеиваясь, то и дело вставляя остроумное словцо, лакандон рассказывал о своей нелегкой жизни. Недалеко от тропинки возникает дымящийся кусочек земли, очищенный от кустарника и лиан. Как серые сталактиты, возвышаются над землей засохшие, обугленные пни высотою иногда до десяти метров. Это лакандоны готовят поле под маис. Чтобы сделать почву пригодной для посевов, надо не только расчистить сельву, но и выкорчевать эти гигантские пни. Лакандоны срезают кольцом кору дерева, сталкивают вручную засохшую после того верхушку и выжигают сухой пень. После этого здесь сажают маис, хлопок, бананы, дынное дерево — папайю, лимоны. Всего три-четыре года этот участок дает урожай. На пятый он еле обеспечивает «карибаль», а на шестой его уже бросают. К тому времени у лакандона уже должен быть подготовлен новый участок. Так и проходит вся жизнь лакандонов в борьбе с сельвой.
Но сельва и кормит их. Как уже было сказано, в хозяйстве лакандона нет никакого скота, поэтому мясо добывается только в лесу. До сих пор единственным оружием охотника является лук и стрелы, украшенные перьями попугаев. Бьют кабанов, птицу, но чаще всего добычей является обезьяна «сарагуато», похожая на крупную мартышку. Привязав обезьяну к деревянным распоркам, ее кладут на угли и затем в течение нескольких дней едят этот своеобразный «шашлык». Лакандоны — и мужчины и женщины — отличаются необыкновенной выносливостью: они могут пройти без отдыха 20—30 километров по сельве, ночью, в одиночку и не заблудиться.
В сезон дождей лакандон оказывается отрезанным от всего внешнего мира и от сельвы, которая его кормит. Потоки воды смывают крохотные поля маиса и в «карибале» наступает голод. Вот тогда-то женщины начинают петь по ночам древнюю песню -заклинание красному тигру. Они поют о своей покорности божественному тигру, они сравнивают его с красным пером птицы гуакамайи, с первым лучом солнца, с каплей жертвенной крови. Они обещают ему отнести в сельву жертву — чашу с дымящимися благовонными кореньями.
Прогулка по сельве затягивается, мы уже еле передвигаем ноги, хочется пить и совсем не хочется идти. Обрегон среди зарослей выискивает пальму гуатепиль и вырезает ее сердцевину. Странный вкус недозрелого банана отбивает аппетит, но не жажду. Тогда лакандон вырубает кусок лианы, из которого льется струей светло-коричневый сок. Правда, он немного попахивает болотом, но на это не приходится обращать внимания. Идти уже нет сил, ноги распухли от укусов «хехен» — мельчайших паразитов, которые при укусе откладывают яички под кожу, вызывая страшный зуд. Над головой то и дело возникают огромные шары, слепленные из глины и веток,— гнезда летающих муравьев. Обрегон показывает на исцарапанные стволы: здесь на ветке спал ягуар.
Наконец мы выходим к храмам. С первого взгляда их трудно различить в зелени леса: все девять разбросаны по всему холму. Глаз с трудом вылавливает в цветущем розовато-сиреневом море сельвы всего лишь одно-два строения. Самый главный из них, известный своими фресками, получил название храма № 1. Он возвышается прямо над еле заметной тропинкой, но чтобы добраться до него, надо еще лезть и лезть по отвесному склону. Да и вблизи его трудно увидеть: огромные корневища деревьев, их здесь зовут «матапалос» — «дерево-убийца», буквально оплели его со всех сторон. Через характерную для сооружений майя арку входа — в виде конуса с отрезанной верхушкой — мы проникаем в душный сумрак храма.
Не стоит описывать наши чувства, когда вместо великолепных росписей, покрывающих буквально всю поверхность, включая потолки каждого из трех залов храма, мы увидели тусклые, молочно-серые сырые стены, с расплывшимися пятнами красок. Это — следствие небрежного обращения с мировыми шедеврами: как сообщалось в мексиканской печати, некоторые члены первой экспедиции для того, чтобы сделать фотоснимки росписей, полили их бензином, который, сняв верхнюю известковую пленку, предохранявшую веками краски от разложения, разрушил и краски. Ныне, лишь в самых углах при свете магниевых ламп можно различить отдельные детали фигур, руки.
Интересную особенность отметили художники, когда они впервые репродуцировали фрески. Лица нескольких верховных жрецов, расположенных в самом центре росписей, были преднамеренно соскоблены. Что произошло? Может быть, народ, проживавший вокруг храма Бонампака, восстал и уничтожил даже изображения своих ненавистных властителей? На ту же мысль наталкивает и странное положение каменной стеллы, как бы низвергнутой из храма. На этой огромной плоскости (высота — приблизительно два метра, ширина — четыре) изображен жрец в полном ритуальном одеянии с подобием скипетра в руке. Последний очень похож на древнюю пращу, которой пользовались древние майи и которую до сих пор можно встретить у лакандонов. Но даже не прибегая к теоретическим выкладкам, основанным на употреблении одинаковых орудий труда древними майями и лакандонами, а только поглядев на профиль жреца и лакандона Кайома, можно утверждать, что лакандоны—прямые потомки майя.
На другой стелле также изображен жрец в фантастическом наряде из перьев и в птичьей маске. Позади изображена полусклоненная мужская фигурка, сделанная с таким юмором и вкусом, что просто диву даешься! В глубоких впадинах рельефа до сих пор видна сохранившаяся вишнево-коричневая краска. Весь правый край этой стеллы занимает огромная надпись иероглифами, среди которых часто встречается один и тот же мужской профиль. Какой секрет таит эта надпись, о чем она гласит и когда будет расшифрована?!
Вокруг стелл валялись обломки того же белого туфа, и на многих из них были вырезаны барельефы. Я хотела взять один обломок, но Обрегон поднял руку: «Никто отсюда не берет храм. Я хранитель храма, сельва его бережет».
Автор: Л. Новикова.