«Тысяча и одна ночь» или тайна Шахразады
В этом удивительном мире, — сказал Бернард Шоу, — чем черт не шутит!» Из бутылки вдруг выходит джинн и обвиняет человека в том, что он убил его сына… Да ведь такое бывает только в волшебных сказках! Но когда молодая девушка по имени Шахразада рассказывала царю про джинна, который появился из бутылки и обвинил купца в убийстве его сына, это была уже не просто сказка, потому что стоило Шахразаде прервать свой рассказ, а царю соскучиться и зевнуть, гибель девушки была неизбежна. Нет, в самом деле, чем только черт не шутит! Если вам скажут, что Шахразада спасла свою жизнь и предотвратила гибель многих людей, рассказывая царю сказку про джинна, вы засмеетесь: вот еще выдумки… Но когда примерно в 1700 году Антуан Галлан обнаружил, что за семью арабскими сказками, которые он готовил к печати, скрывалась тысяча и одна ночь сказок и их рассказчица Шахразада, он понял, что тут не только выдумки и что за всем этим лежит целый новый мир. Но кто мог знать, во что это выльется? Никто!
Галлан, например, был уверен, что имеет дело с арабским миром, но, сам того не ведая, он соприкоснулся с миром Ирана.
Правда, в то время даже ученого-востоковеда ввела бы в заблуждение мусульманская Шахразада, говорящая по-арабски и облаченная в арабские одежды. Но имена-то — Шахразада и Шахрияр — явно иранского происхождения (конечно, их можно было счесть своего рода экзотикой). Язык сказок был не самым чистым арабским языком, но в том, что он все-таки именно арабский, Галлан не сомневался. Ислам в этих сказках тоже выступал не в самом ортодоксальном своем виде: в них действовали джинны, встречались феи, талисманы и все то, что мы назвали бы магией, а наши бабушки называли просто чудесами.
Так были ли сказки «Тысячи и одной ночи» действительно арабскими? Антуан Галлан, очарованный ими, в это поверил. Но после него осторожные востоковеды подвергли Шахразаду своего рода историко-текстологическому «допросу с пристрастием»: фамилия? имя? кто родители? место рождения? Допрашивали, конечно, древних хронистов.
Вот, например, что говорил арабский историограф X века Масуди в своей книге «Золотые прерии», где он упоминает произведения художественной литературы, переведенные с персидского: «К этой категории принадлежит и книга, называемая по-персидски «Хазар-Афсане» («Тысяча сказок»); среди арабов она больше известна под названием «Тысяча и одна ночь». Это история о царе и его визире, дочери визиря и рабыне, которых звали Ширазад и Динарзад». Заметим, Масуди пишет «называемая по-персидски…».
Приблизительно в то же время (X век) другой араб, Ибн-ан-Надим, составил библиографию «Скитал ал-Фихраст», где говорилось: «Мухаммед ибн-Абдус, автор «Книги визирей», начал работу над сборником тысячи сказок, взятых у арабов, персов и греков. Он призывал к себе сказителей и брал у них лучшее, что они могли предложить. В то же время он выбирал отрывки из сказок и повестей, уже известных в списках. Так он составил 480 «ночей», каждая из которых содержала законченную историю приблизительно на 50 страницах. Но смерть настигла его раньше, чем он завершил свою тысячу сказок».
Опираясь на эти высказывания, ученые-востоковеды смогли более точно проследить историю «Тысячи и одной ночи». Предполагается, что персидская «Тысяча сказок», о которой упоминает Масуди, была переведена на арабский язык в VIII веке и называлась сначала «Тысяча ночей»; затем, очевидно в IX веке, сюда добавились арабские сказки, и к XVI веку сборник обрел свою окончательную форму, может быть, благодаря завоеванию Сирии мамелюками и Египта Селимом I. Этим можно объяснить тот факт, что, в конце концов «Тысяча и одна ночь» прочно обосновалась в Каире.
Теперь следует проанализировать «Тысячу и одну ночь» с точки зрения текстологии, чтобы посмотреть, не несет ли книга следов своего «путешествия» через века и страны. В основном различают четыре группы сказок: сказки индийского происхождения; сказки, связанные с Багдадом; цикл морских сказок и последняя группа сказок, созданных уже в Каире.
В сказках индийской группы большую роль играют джинны. Но джинны здесь «мусульмане» (другой вопрос, являются ли они верными слугами аллаха или восстают против него). Однако «обращение» их в мусульманскую веру произошло значительно позже того, как возникли сами эти сказания. Превращения людей в камни и животных в этих сказках — обычное явление, и звери часто говорят здесь человеческим голосом. Конечно, в «Тысяче и одной ночи» эти удивительные превращения свершаются во имя Аллаха и по его воле, и тем не менее это не мешает нам распознать в них мотивы гораздо более ранних сказаний о переселении душ.
Во второй группе сказок романтическая история заслоняет собой фантастику; здесь присутствуют интрига, любовные перипетии, нравоучительные сентенции. Сказки приводят нас на улицы Багдада, и мы бродим по ним днем или ночью вместе с прославленным халифом Гарун ар-Рашидом (IX век). Если мы и встречаемся здесь с чудесами, то лишь для того, чтобы не пресеклась нить увлекательной интриги.
Приключения Синдбада-морехода, естественно, принадлежат к морскому циклу. Его «Путешествия» часто публиковались самостоятельно (Галлан перевел их еще до знакомства с «Тысяча и одной ночью»). Но отзвуки этих путешествий можно обнаружить и в сказках других циклов. «Чудо рождается здесь из причудливого переплетения действительного и вымышленного. Это сага о первых мореплавателях, пользовавшихся компасом, солнечными часами и астролябией, одиссея тех, кто, прочитав Плиния и Страбона, открыл, в конце концов, тибетских лам и белых китов», — пишет Наджим ад-Дин Баммат в своей работе «Темы и ритмы «Тысячи и одной ночи».
Труднее всего охарактеризовать каирскую группу, где древние сюжеты перемешаны с более поздними. Здесь временами верх берет волшебная сказка, временами, наоборот, она целиком уступает место сатире и плутовскому роману.
Но к чему же можно прийти в итоге текстологического исследования? Выясняется, что создание сказок связано с Индией, Ираком, Египтом. Но где же Иран? Как согласовать эти результаты с утверждением древних хронистов о том, что сказки «Тысячи и одной ночи» пришли из Ирана?
Чудо «Тысячи и одной ночи» заключено не в сказках как таковых, а в характере книги, которая их объединила в одно целое. Иран дал сказительницу, юную Шахразаду, без которой не было бы «Тысячи и одной ночи».
Таким образом, если представить все схематически — да простит нас Шахразада, — то можно было бы сказать, что Индия и Багдадский халифат дали материал — предания, полные чудес, и комедию нравов, проникнутую духом ислама.
Но из этих двух элементов ничто не родилось бы, если бы Иран не воплотил все это в ту единственно возможную литературную форму, где эти элементы могли встретиться и зажить новой жизнью. В центре повествования оказывается Шахразада, дочь Ирана, и ее собственная история, в которую так хорошо вплетается все трогательное, печальное и удивительное, что есть на свете. «Тысяча и одна ночь» — это и есть сама Шахразада.
«Повествуют, что в древние времена и минувшие века и столетия…»
Шахземан, правитель Самарканда персидского, получил приглашение брата Шахрияра, царя Индии и Китая, посетить его. Едва выехав за городские ворота, Шахземан спохватился, что забыл подарок, предназначенный для брата; вернувшись во дворец, он застал свою жену в объятиях любовника. И он убил обоих и снова отправился в путь, и ехал, пока не достиг города своего брата. Но тоска снедала его, и так продолжалось до того дня, когда он случайно увидел через окно дворца, как жена Шахрияра предается разврату, окруженная невольницами и рабами.
Вынуждаемый расспросами брата, Шахземан рассказал ему все, что видел, и оба брата, убитые горем, решили покинуть город и навсегда уйти от мира. Но, придя на берег моря, они встретили джинна, который у них на глазах раскрыл стеклянный ларец, и из него вышла прекрасная молодая женщина. Как только джинн заснул, женщина отдала обоим братьям свою любовь, а потом присовокупила к своему ожерелью из 570 перстней, которые она получила от своих прежних возлюбленных, перстни братьев. Шахрияр, решив, что джинн еще несчастнее, чем сам он, возвратился в свою столицу, чтобы отомстить не только своей жене, но и всем женщинам. Он еженощно стал брать невинную девушку и овладевал ею, а утром убивал ее.
Город погрузился в отчаяние. Но ничто, даже льющаяся рекой кровь, не могло утолить жажду мести царя. Тогда Шахразада, дочь царского визиря, решила положить конец убийствам и сказала отцу: «Заклинаю тебя аллахом, о батюшка, выдай меня за этого царя, и тогда я либо останусь жить, либо буду выкупом за дочерей мусульман и спасу их от царя».
Шахразада заручилась разрешением царя привести в опочивальню свою младшую сестру Дуньязаду, которая, когда царь удовлетворит свою нужду в Шахразаде, должна была сказать: «О сестрица, поговори с нами и расскажи нам что-нибудь, чтобы сократить бессонную ночь». Рассказ Шахразады так увлек царя, что он повелел продолжать его и в следующую ночь, и так продолжалось тысячу и один раз подряд, ибо рассказчица знала свое дело и хитроумно прерывала повествование на самом захватывающем месте.
На тысяча первую ночь Шахразада получила от царя разрешение показать троих детей, которых она успела родить ему. «И было их трое сыновей, один из которых ходил, другой ползал, а третий сосал грудь. И когда их принесли, Шахразада взяла их и поставила перед царем и, поцеловав землю, сказала: «О царь времени, это твои сыновья, и я желаю от тебя, чтобы ты освободил меня от убиения ради этих детей. Если ты меня убьешь, эти дети останутся без матери и не найдут женщины, которая хорошо их воспитает!»
И тут царь заплакал, и прижал детей к груди, и сказал: «О Шахразада, клянусь Аллахом, я помиловал тебя прежде, чем появились эти дети, так как я увидел, что ты целомудренна, чиста, благородна и богобоязненна».
Так Шахразада вышла из этого поединка со смертью не только живой, но и победившей. И хотя всю тысячу и одну ночь она оставалась скрытой от нас тонкой дымкой своего искусного повествования, мы ни на миг не забывали, что от смерти ее все время отделяла всего лишь одна короткая сказка.
Со времен Шахрияра миллионы людей, задумывавшихся над смыслом жизни, поддавались очарованию «Тысячи и одной ночи». История Шахразады только начиналась. Полная доброжелательности и не слишком озабоченная своим происхождением, она отзывалась на любой зов и вдохновляла творческое воображение многих и многих народов. От нее пошли монгольские сказки «Тысяча и один вечер», перуанские «Тысяча и один час», татарские «Тысяча часов с четвертью», сирийские «Пятьсот с половиной утр». А сколько таких подражаний было еще! В одной только Франции можно назвать, например, «Тысячу и одно одолжение» (1716), «Тысячу и одну глупость» (1742), «Тысячу и одно безумие» (1785). Приблизительно в это же время появляется целая библиотека книг под общим названием «Кабинет фей», в которую входили и «Ночи султана Шахрияра» Казота и Шависа.
В 1742 году Кребийон-младший пишет свою «Софу», в которой хотел запечатлеть бесхарактерность «внука великодушного Шахрияра». Годфруа Демомбинь обнаружил «Сто и одну ночь» на берберском языке, а дервиш из Исфахана поведал де Ля-Круа историю «Тысячи и одного дня».Шахразада приходила к писателям не для того, чтобы подвергнуть их искушению, а для того, чтобы отточить их перо.
И Дидро писал «Нескромные сокровища», Вольтер — «Задига», Монтескье создал сатирические «Персидские письма». Теофиль Готье устроил у себя дома, на улице Ле-Пелетье, «Восток и Каир», где, одетый персом, слушал «Тысяча вторую ночь». Но Шахразаде было мало одной литературы. На ее темы Римский-Корсаков пишет чудесную симфоническую сюиту (1888), а Равель поэму (1903). С помощью Дягилева Шахразада завоевывает и балет (1910), а в мае 1914 года «Опера комик» показывает спектакль «Маруф, каирский башмачник». Затем пришла пора кино с бесчисленными Синдбадами, Аладдинами и другими героями Шахразады.
Да, Шахразада проникла всюду. В чем же секрет ее успеха, эта «тайна Шахразады», которую пытаются понять во всем мире? Самое удивительное в сказках заключается не в том, что Шахразада держит в напряжении жестокого мужа в течение тысячи и одной ночи, и не в том, что она сумела побороть волю восточного владыки. Самое удивительное — это то, что мы верим рассказанному, что рассказчица, несмотря на разделяющее нас время и расстояние, вовсе не так уж далека от нас, от нашего XXІ века.
Здесь-то и скрыта часть тайны: Шахразада никогда не дожила бы до наших дней, если бы за ней не стоял мир, который она открыла нам. А этот мир не мог бы стоять за ней, если бы она не несла его в себе, не выражала его во всей полноте и силе. Шахразада вечна, ибо она есть, прежде всего, отражение мира в его движении.
Вот как говорит об этом мире уже упоминавшийся нами Наджим ад- Дин Баммат: «Это мир, где нет ничего невозможного, где каждый наш поступок влечет за собой неисчислимые и непредвиденные следствия, где все живет своей собственной непостижимой жизнью, каждый предмет есть не то, чем он кажется. Рыбак откупоривает кувшин — и освобождает гиганта. Стряпуха жарит рыбу и не подозревает, что на самом деле она вызывает волшебницу с бамбуковой тростью в руках, которая пройдет сквозь стену кухни… Это мир без причинной связи или, скорее, мир, подчиняющийся каким-то иным механизмам действия и противодействия, более таинственным, чем наша причинность, и суть этого мира мы не можем постичь, он как бы непрестанно выворачивается наизнанку.
Причудливой фантастичности событий в «Тысяче и одной ночи» противопоставлено постоянство человеческих характеров. Царь, царица, молодые принцы и принцессы, визири, купцы, судьи, святые, носильщики, сводни, феи, воины, цирюльники, моряки, разбойники, звездочеты, каллиграфы, влюбленные — все говорят и действуют именно так, как это положено только им и никому другому, так, как этого требуют их роли. И за хитросплетениями сказки мы начинаем угадывать обстановку, в которой действует Шахразада, эта многогранная натура, верная своему образу, оказавшаяся в водовороте событий, которых никто не может предсказать.
Шахразада не родилась героиней, она решила стать ею, когда другого выхода у нее не осталось. В этом ее сущность, и в этом ее тайна. Прежде всего, она сумела выбрать подходящее время — не раньше и не позже. Действовать раньше было бы безрассудно: сначала нужно было, чтобы Шахрияр показал, что он непреклонен.
Поэтому Шахразада считала девушек, погибающих одна за другой, и каждое утро прикидывала, много ли еще осталось до того, когда придет ее черед. Время у нее было — ведь она все-таки дочь визиря! Но и слишком долго ждать было нельзя — ведь когда нож приставлен к горлу, тогда уж не до шуток.
И она решает встретить опасность лицом к лицу. Но как? Здесь проявляется другая ее гениальная черта: она понимает, что у нее нет выбора в средствах, как не было у нее выбора во времени. О силе не могло быть и речи — ведь Шахразада не собиралась умирать мученической смертью. Не могли помочь ни хитрость, ни колдовство, ни красота.
Оставалось последнее и единственное средство: правильная линия поведения. Заставить врага действовать в непривычной обстановке; вовлечь мужчину в мир женщины, возбудить в нем любопытство, поразить его и не дать возможности опомниться. Но при этом он должен быть уверен, что инициатива остается в его руках («Я не убью тебя, пока ты мне не расскажешь историю этого нищего!»). Держать его в состоянии изумления до тех пор, пока он не забудет своей обиды и ненависти к женщинам. Сделать из него своего сообщника, чтобы каждая ночь, проведенная с нею, открывала ему новые стороны жизни.
Так Шахразада учит нас, что многое в жизни зависит от умения правильно вести себя, от чувства юмора и хорошо подвешенного языка. Кто из нас, преодолевая тысячи преград, что воздвигает нам жизнь, не искал потерянный клад или заколдованный город? Найти клад, разрушить чары, скрывающие город; броситься куда-то очертя голову и, если возможно, вспомнить дорогу обратно… И если миф иногда как бы замирает, то рассказ о нем продолжает идти по свету, пробуждая в людях глубоко скрытые устремления. Таково и предназначение «Тысячи и одной ночи», пришедшей к нам из Ирана.
Автор: Мишель Летюрми.