Мы видим то, что знаем – история представлений о мире
Что изменилось во Вселенной за последние три тысячи лет? Да почти ничего, пожалуй. Некоторые звезды потухли, другие зажглись, третьи взорвались… Обыкновенные, ничем не примечательные события в буднях мира. Что такое три тысячи лет рядом с пятнадцатью миллиардами их (а ведь именно таков, по современным оценкам, возраст Вселенной)? Да то же, что в обычной человеческой жизни минут десять — тоже примерно пятимиллионная доля срока в девяносто лет. Но те же три тысячи лет, которые так мало изменили Вселенную, невероятно многое переменили в наших взглядах на нее, в наших представлениях о мире, о природе. Все эти подвижные и меняющиеся представления о природе вещей и называют картиной мира. Мироздание существует независимо от человека — картину же его, чертеж мироздания, создают люди. Создают и направляют, преображают, стирают одни линии и проводят другие, делая чертеж все более точным.
Природа, в том числе и в самых обыденных своих проявлениях, казалась древним совсем другой, чем нам. У них были не только свои географические и космологические представления, но и свои собственные взгляды на причины вещей, на законы, действующие в мире, у них были свои физика и химия, медицина и история… И картина мира была у них своя.
У английского писателя Оскара Уайльда есть роман «Портрет Дориана Грея». Некий юный красивый джентльмен с грустью подумал, стоя перед своим изображением на холсте, что вот теперь здесь, в раме, он всегда останется таким, как сейчас, а в жизни будет стареть и дурнеть… Ах, если бы было наоборот! И вот мечта юноши осуществилась: вместо Дориана Грея стал изменяться его портрет.
Так же вместо Вселенной для нас изменяется ее картина (впрочем, Вселенная тоже меняется, только в миллионы раз медленнее). Уплывают киты и черепаха, разбегаются слоны, на которых когда-то «стояла» плоская Земля, раздвигаются небеса. Земной диск обращается в шар, вокруг него смыкают свои своды семь хрустальных небес, при закономерном движении которых звучит божественная музыка сфер… Это представления древних греков. Величавый порядок царит в космосе, который не случайно называется именно так, ведь по-древнегречески «космос» — порядок.
Прошли тысячи лет — и в XVI веке уже нашей эры Коперник поменял Землю и Солнце местами, сделал второе центром мира вместо первой. Но это не изменило самого древнего принципа: космос есть порядок. И все, что произошло в астрономии и смежных науках с тех далеких пор, только подтверждает: позиция человечества по отношению ко Вселенной не переменилась, мы ищем и находим в мире порядок, потому, наверное, на всех языках стало теперь своим древнегреческое слово «космос».
Но картина мира изменялась. В системе Коперника планеты вращались уже вокруг Солнца; Менделеев перечислил возможные в природе химические элементы и вписал результат опять-таки в картину мира; пространство и время соединил решительными мазками Эйнштейн; на ней оставил свой вечный след полет Гагарина, как оставило свой нестираемый след на обычном школьном глобусе путешествие Колумба.
То, что мы замечаем в мире, очень во многом зависит от того, что мы об этом мире думаем, как его представляем. Недаром у ученых в ходу шутливая поговорка, которая стала названием статьи: мы видим то, что знаем. Понимать ее слишком буквально не стоит, но часто приходится ее вспоминать, знакомясь, например, с историей астрономии и физики…
Задержавшиеся открытия
На нашем небе есть так называемые переменные звезды, блеск которых периодически меняется. Для того чтобы заметить такие изменения, по крайней мере у некоторых звезд, телескоп не требуется, достаточно обыкновенного пристального внимания. Но в трудах древнегреческих философов и астрономов, включая работу великого систематизатора Птолемея, нет даже упоминания о странном свойстве некоторых звезд изменять свой блеск. В то же время на другом конце мира, в Китае, астрономы заметили это явление. Почему же наблюдательность, не изменившая в данном случае древним китайцам, так подвела средиземноморских астрономов?
Ответ известен. В философии древних греков со времен Пифагора господствовало мнение, особенно развитое и утвержденное Платоном и Аристотелем, что в отличие от Земли, где все бренно и переменно, на небе все постоянно и не подвергается никаким изменениям. Платон даже говорил, что людям дано зрение (разумеется, Богом), дабы мы, «наблюдая безупречное круговращение ума в небе, навели порядок в непостоянных круговращениях внутри нас».
Перемены на небе подрывали бы это представление о его безупречности. И — поразительная вещь! — наблюдательные и весьма острые умом греки, среди которых ведь были уже и люди, не верившие в богов, оказались в плену идеи о совершенстве всего небесного. Это, во всяком случае, явно относится к астрономам-наблюдателям. Они «в упор не видели» непорядков на небе.
И в средневековой Европе астрономы, продолжая традиции античности, тоже не замечали, что звезды бывают переменными. Зато средневековые ученые описывают кометы, украшенные мечами и отрубленными головами людей, а иногда говорят и о серном запахе, который приходит от комет к Земле.
В 1572 году Тихо Браге должен был, увидев Новую звезду, кинуться к «независимым свидетелям» — крестьянам, чтобы они подтвердили, что тоже ее видят. Причем крестьяне эти были достаточно знакомы со звездным небом и смогли подтвердить, что видят эту звезду впервые.
Тихо Браге был совершенно потрясен. Ведь он тоже был воспитан на философии Аристотеля. И датский астроном говорит о случившемся так: «Поистине чудо, может быть, даже величайшее из всех, случившихся в пределах природы с начала мира…» Но новые и сверхновые звезды загорались над Землей и прежде. Сообщения о таких «чудесах» мы находим на обожженных глиняных табличках древней Месопотамии, как и в летописях Китая. А ведь шумеры и вавилоняне куда меньших успехов достигли в науке, чем унаследовавшие многие их знания эллины. И вот поди ж ты…
Европейская астрономия даже в самые «темные века» средневековья продолжала существовать. Но, похоже, только после возникновения теории Коперника астрономы стали замечать появление на небе новых звезд. Тихо Браге, разделявший далеко не все взгляды великого поляка, был все же подготовлен к тому, чтобы увидеть нечто принципиально новое.
Неверные представления порою заставляют даже великих ученых не видеть то, что не соответствует их взглядам. Мы сейчас вместе с Галилеем возмущаемся учеными его времени, отказывавшимися признавать за реальность видимые в его телескоп горы на Луне, относившими все такие «картинки» за счет плохого качества стекла в телескопе. Менее известно, что сам Галилей отказывался считать реальностью «косматые звезды» — кометы, настойчиво доказывая, что это всего лишь некие оптические явления в атмосфере.
В 1781 году английский астроном Уильям Гершель наблюдал в телескоп собственной конструкции странное небесное тело. Его очертания были видны, значит, звездой это космическое тело быть не могло; продолжение наблюдений показало, что тело движется относительно других звезд. Чем же оно могло быть? Ответ, естественный для того времени, гласил: комета. Только когда долгие исследования показали, что орбита, по которой движется предполагаемая комета, никак не похожа на уже известные кометные орбиты, зато напоминает планетарную, — только тогда астрономы решили признать, что в Солнечной системе открыта новая планета, получившая имя Уран.
В дальнейшем выяснилось, что эту планету видели в предшествующие десятилетия в разных точках ее орбиты, но каждый раз принимали за звезду; то, что при новых наблюдениях звезды в том же месте не оказывалось, на мысль о планете не наводило, поскольку все планеты считались уже известными. Зато в ближайшие десятилетия после признания Урана планетой было открыто большое число малых планет-астероидов.
И не критикой даже, а почти полным замалчиванием ответил поначалу ученый мир на поставленный в 1881 году эксперимент Майкельсона, доказавший отсутствие эфира — вездесущей материальной среды, представления о которой были азами тогдашней науки.
По всем этим поводам — и многим другим — можно горько сожалеть о том, что в результате замедлялось развитие знаний, можно пожалеть о стольких ученых, для которых стало личной трагедией опоздание с признанием их открытий. Но при всем этом такая осторожность до определенной степени оправдана. Недаром великий французский биолог Жан Батист Ламарк, создатель первой научной теории эволюции, крупнейший из предшественников Дарвина, сам немало пострадавший от непризнания своих идей, заметил: «Как бы велики ни были трудности, сопряженные с открытием новых истин при изучении природы, еще большие трудности стоят на пути их признания. Трудности эти, зависящие от разных причин, в сущности скорее полезны, чем вредны для общего состояния науки. Лучше, чтобы истина, раз понятая, была обречена на долгую борьбу, не встречая заслуженного внимания, чем чтобы все, порождаемое пылким воображением человека, легковерно воспринималось».
Но случалось и в XX веке и в XIX, что ученые долго не замечали того, что было буквально перед их глазами. Кто не слышал о лучах Рентгена! Пожалуй, среди экспериментальных открытий за последние сто лет не было более эффектного во всех отношениях (во всяком случае, среди открытий, сделанных буквально за считанные дни). Вот была сенсация, подкрепленная фотографиями скелета живого человека, монет в шелковом кошельке и прочими, которые нам всем, не раз побывавшим в рентгеновских кабинетах, нетрудно себе представить. И тут же выяснилось, что, по крайней мере, двое или трое физиков высокого класса в той или иной форме наблюдали в экспериментах действие именно рентгеновских лучей и не заметили, не обратили внимания. Время от времени развитие науки заставляет физиков, оглядываясь назад, с грустью думать, как часто ученым не хватает такого умения видеть.
Автор: В. Г.