Когда философы бежали, а врачи остались. Окончание.

Словом, когда в последней трети —V века на медицинском небосклоне засияло ярчайшее светило — Гиппократ, его наука была уже богата и идеями, и трактатами. Сам Гиппократ возглавил косскую школу, желавшую (как потом сформулировали) лечить не болезнь, а больного.

Персы тогда давно уже были разбиты Афинским союзом городов, к которому примыкал и Кос, страстно желавший забыть былые грехи. Но у нас речь не о том. Приведем лучше небольшой пример косского натурфилософского стиля. В трактате «О древней медицине», вероятно, написанном кем-то из учителей Гиппократа, о древних людях сказано: «И большая часть их, имевших более слабую природу, вероятно, погибала, а те, которые превосходили силами, дольше выдерживали». Тот же «дарвинизм», но с акцентом на «природу» организма, то есть на его целостность.

Такой акцент сильно осложняет работу врача, но расширяет его возможности почти необъятно. Что и говорить, книдцу было проще — что больному мешает, то и удаляй (сейчас так действуют только хирурги, и то не во всем); просто и кротонцу — возвращай нарушенное равновесие. Зато косец мог обсуждать вещи удивительные — например, почему явный уход от равновесия тоже лечит? Так, в книге «О влагах» Гиппократ заявлял: «То, что полезно, подобно тому, что вредит» (главный тезис нынешних гомеопатов); и совсем не по-книдски рассматривал отдельные признаки: они, «являясь вовремя, указывают на спасение, а в неурочное время они опасны». И мог успешно назначать слабительное при поносе.

А вот — из трактата «О ветрах», последние полвека приписываемого тоже самому Гиппократу: «И прежде всего я начну с лихорадки, наиболее общей болезни, ибо она сопутствует всем другим болезням, в особенности же воспалению». Ну чем не исходный пункт теории стресса? Напомню, она исходит из признания того факта, что организм на вредное воздействие чаще всего отвечает как целое, а потому — единой по сути реакцией «адаптационного синдрома», включающей, в частности, воспаление.

Однако Гиппократ пошел еще дальше. В дни его молодости философы много говорили о том, что мало искать общие правила, что мир слишком разнообразен для этого и что ко всему нужен свой подход. (Вполне понятная реакция на чересчур смелые обобщения милетцев и пифагорейцев.) В медицине такой строй мыслей нашел место в рамках ятро-софизма (буквально: врачебного мудрствования), и Гиппократ не остался чужд ему. Например: «Когда много людей в одно и то же время поражается одною болезнью, то причину этого должно возлагать на то, что является наиболее общим… Но когда в одно и то же время рождаются болезни всякого рода, тогда, без сомнения, причиною каждой служит образ жизни у каждого, и лечение должно употреблять, восставая против причины болезни».

Мир — через модели

Чтобы ориентироваться в таком обилии разнородных школ, нужна какая-то теория. У истории науки есть несколько общих методов, один из таких методов — это метод познавательных моделей.

Не оформленное логически почитание природы как благого или как злобного начала удобно рассматривать как господство нулевой (донаучной) познавательной модели, в рамках которой мир (природа и общество) понимался как храм. Схоластическая (знаковая) познавательная модель — такой тип описания знания, при котором мир выступает как текст, а познание — как чтение, расшифровка. Эта модель исторически была для европейской науки первой научной — ею пользовались Высокое Средневековье и Возрождение, когда познание понималось как разгадывание замысла Творца.

Вторая (механическая) сменила в XVI—XVII веках схоластическую. Она строит систему мира как механизм, автомат. До сих пор мы говорим «понять механизм явления», хотя явление может быть вовсе не механическим. Третья (статистическая) познавательная модель видит мир как совокупность балансов и средних. Возникла она параллельно со знаковой, но завоевала науку только в XVIII—XIX веках, когда баланс стали трактовать как равнодействующую случайных актов, возникающую при перемешивании. Четвертая (системная) видит во всем целостность, уподобляет мир организму. В мировоззрение ученых она входит в настоящее время, хотя отдельные ее положения утвердились давно. Пятая (диатропическая, от греческого «диатропос» — разнообразный) едва нарождается. Она видит в мире прежде всего разнообразие, видит природу как сад или как ярмарку (а не как огород или рынок).

Можно ли прилагать теорию познавательных моделей, разработанную при анализе нашей науки, к науке древней? В целом это не получается, но как раз с древней медициной видна ясная параллель: жрецы асклепейонов, пытавшиеся приобщить больных к высшим силам, работали как бы в рамках нулевой познавательной модели; гептадор, провозглашавший семиричный шифр,— в рамках первой; книдцы со своими сугубо механическими методами — второй; пифагорейцы с их миксисом, балансом и случайностью — третьей; косцы с поиском целостности — четвертой, а ятрософисты с акцентом на разнообразие — пятой.

Удивительно, но пять моделей приходили в греческую медицину, в общем, в том же порядке, что и в позднейшую европейскую науку, только побыстрее — все произошло лет за двести, а не за семьсот. Это дает основание видеть тут сходство процессов становления наук и счесть медицину намного обогнавшей другие античные науки. Но для нашей науки мы знаем: в любое данное время господствует одна (иногда две) познавательная модель. Какая же из них господствовала в век Гиппократа?

Тут надо использовать еще один общий прием истории науки — метод исследовательских программ. Предложил его в шестидесятые годы прошлого века Имре Лакатош (Лакатос), венгерский методолог, эмигрировавший в Англию. По Лакатощу, вниманием научного сообщества может завладеть лишь та теория, которая представляет собой исследовательскую программу, то есть позволяет ставить и решать новый круг задач. В —V/—IV веках ею можно признать только ту, что развивалась в рамках статистической познавательной модели, ибо лишь она была рабочим инструментом врачей, и даже Гиппократ, видевший ее ограниченность, излагал свои выводы на языке балансов тепла и жидкостей — иначе не умел.

Это мы знаем о калорийности пищи, о расходе энергии при движении и о механическом эквиваленте теплоты, а древние натуралисты знали только «равновесие тепла и холода», не умея объяснить, что понимают под теплом (например, именовали зверей теплыми, а яйцекладущих, включая птиц, — холодными), были уверены, что преобладание слизи влечет медлительность, ибо слизь (флегма) — жидкость «холодная». На этом странном для нас языке врачи общались две тысячи лет назад. И притом лечили.

Автор: Юрий Чайковский.