Дети доброй Юдифи
Летом 1589 года Париж, сердце мятежной Католической лиги, был осажден сорокатысячной объединенной армией короля Генриха III и его наследника — Генриха Наваррского. Король был настроен по-боевому, и осада шла успешно. Как раз в это время Ла Гель, генеральный прокурор парламента, сопровождавший короля в его походе, встретил на дороге монаха-доминиканца в сопровождении двух солдат. Монах — молодой человек лет двадцати, большеглазый, с короткой черной бородкой — назвался Жаком Клеманом и сообщил, что идет к королю по важному делу — передать письмо от президента парламента Арле и других парижских чиновников, готовых поддержать короля. Ла Гель узнал почерк Арле и отвел монаха в свой дом. Услыхав о гонце, король воодушевился. Конечно, он так и знал — постепенно все перейдут на его сторону, потому что Бог на его стороне. Король передал, что на следующий день, 1 августа, утром примет его и с особым удовольствием поговорит. Монах для него самый приятный собеседник — благочестие Генриха было всем известно.
Простоватый, непосредственный юноша произвел самое приятное впечатление. За ужином его со смехом спросили: правда ли, что шестеро монахов его ордена поклялись убить короля? Спокойно нарезая хлеб своим длинным ножом с черной ручкой, он ответил, что люди, добрые и злые, есть повсюду.
Уже в шесть утра монах и прокурор были в королевских покоях, прогуливались по галереям второго этажа, выслушивая грубые шутки гасконских телохранителей. Наконец, посетителей вызвали в королевскую комнату, задрапированную фиолетовым крепом в знак траура по недавно умершей Екатерине Медичи. Жак Клеман объявил, что может сообщить секретные сведения королю лишь с глазу на глаз. Придворные напомнили о безопасности — слишком многие желали сейчас смерти монарха. Но Генрих не склонен был менять свое решение. Неожиданно в руке монаха оказался нож с черной ручкой. Удар, нанесенный королю в живот, был смертелен. Генрих III прожил еще несколько часов, успев благословить на царство примчавшегося Генриха Наваррского.
Как сопротивляться власти несправедливого монарха?
Люди средневековья часто задумывались о путях сопротивления неправедной власти. Образ Юдифи с головой Олоферна использовался довольно часто; для устранения злодея, для спасения народа Божия дозволено переступать через заповеди. Но Олоферн — всего лишь слуга царя, причем царя-язычника. Давид же, когда в его руках оказался Саул, не осмелился поднять руку на своего господина, «ибо он — помазанник Господа».
Опираясь, помимо Библии, на труды Аристотеля и мнения отцов церкви, средневековье разработало интересное учение о тираноборстве. Теологи и юристы живописали вред тирании, разрушающей тело государства и оскорблявшей Бога. Они выделили ее четкие признаки. При этом различались тираны-узурпаторы и законные монархи, ставшие тиранами по своему образу действий. Первых можно было устранять любыми средствами, со вторыми дело обстояло сложнее. Правом на сопротивление неправедному правителю обладали только магистраты, наделенные публичной властью.
Частному лицу предписывалось лишь пассивное сопротивление. Впрочем, Бог сам может избрать орудие для наказания тирана. И если верующий получит приказ Господа, он должен ему повиноваться. Но главное — разница между тираном-узурпатором и тираном «по образу действий» оказывалась на практике не столь очевидной. Ведь нарушая все человеческие и божественные законы, правитель бросает прямой вызов Богу, изменяет своим обязательствам перед обществом.
Таким образом, к XVI веку Европа имела богатую тираноборческую традицию. Актуальность этих идей была вполне закономерна в эпоху, когда французское общество сильнее, чем прежде, ощутило на себе плоды абсолютистских тенденций в королевской политике.
Однако приглядимся пристальнее, что представляла собой Европа в это время. «Прекрасный шестнадцатый век» — термин, вполне признанный историками. Сколько титанов Возрождения, сколько открытий, взлетов человеческого духа! Мир менялся на глазах. Время вдруг стало быстротечным. А люди между тем… продолжали жить в «заколдованном мире». Нового было слишком много. Ни массовое сознание, ни индивидуальная психология не были готовы к столь быстрым изменениям. В старом времени все было взаимосвязано. Сейчас же все трещало по швам. И люди пугались.
Заглянем в любой из дневников парижан того времени. Страницы пестрят известиями о грозных знамениях: то корова родит двуглавого монстра, то на небе зависнет кровавая звезда и всем слышен будет гул невидимой битвы. Астрологи в один голос предрекали великие потрясения. Даже сама королевская власть представала перед подданными в неслыханном и непонятном виде. Чего стоят обнаженные девушки, участницы торжественных въездов монарха в город! Да и сам король изображался в виде обнаженного божества — французского Геркулеса. «Вывихнутое время» — назовет чуть позже свой век Шекспир. Да и само восприятие времени и пространства резко изменилось при жизни практически одного поколения.
Но страшнее всего, пожалуй, для людей средневековья был религиозный раскол. Лютер — еретик, осужденный Сорбонной и папой,— захватывает один край за другим. Немецкие ландскнехты разграбили церкви Рима — Вечного города. И вот уже волны ереси докатились до земель «христианнейшего короля» Франции. Кто-то осквернил в Париже статую Девы Марии, кто-то расклеил повсюду богомерзкие плакаты, дерзко повесив один из них на дверь королевской спальни. Как жить, если еретиком оказывается не мавр или иудей, а твой сосед — человек образованный, из хорошей семьи?! Говорили, что ересь находит своих покровителей при дворе… Ясно, что скоро Господь поразит эту страну, как поразил Содом и Гоморру. А покарав еретиков, пощадит ли Он прочих, кто допустил оскорбление святынь, кто сам не истребил богохульников?
Не забудем, что как раз на это время приходится первый информационный взрыв, вызванный книгопечатанием. То, что раньше было растерянным шепотом одиночек либо выкрикивалось лишь одним, пусть даже самым красноречивым, проповедником, ныне моментально отзывалось тысячекратным эхом, превращаясь в нестерпимый вопль ужаса. Слухи, пророчества, памфлеты с невиданной скоростью сотнями экземпляров разлетались по Европе. Но люди еще не выработали особых защитных механизмов от того, что позже назовут средствами массовой информации. Уже одно это не могло остаться без последствий.
Было бы ошибкой видеть в эсхатологии что то иррациональное. Напротив, она порождена тоской человека по разумному объяснению происходящего. Именно она в новых условиях помогает объединить обломки распадающегося мира в одно целое, предлагая удивительно стройную, понятную и давно ожидаемую картину: погрязший в грехах мир гибнет, во всем виноваты Антихрист и его слуги, уже живущие среди людей.
И значит, необходимо очистить мир от скверны, от разврата и несправедливости, а главнее — от еретиков, кто бы за ними ни стоял. Спасение — в единстве, в святой церкви, избавленной от пороков, реформированной и сильной. Спасение — в государстве во главе со священным королем, живым символом воплощения общего блага, помазанником Божиим.
Эта, по-видимому, охранительная модель содержала в себе и пафос преобразования, не всегда безопасного для королевской власти. А ну как король не проявит себя защитником веры, не будет являть собой образ Христа? В эсхатологической трактовке сила любви к монарху могла стать убийственной. Но это будет, очевидно, не сразу…
Были и иные модели поведения. Своеобразным бегством от эсхатологического ужаса служили и рационалистические конструкции гуманистов, и веселое эпикурейство Рабле, и королевские политические мифы, но все это было для единиц, для избранных.
Весьма привлекательный выход предложил Жан Кальвин. Он также был уверен, что греховный мир обречен и подавляющее число смертных ждут муки преисподней. Но между человеком и Богом он не ставил никого — спасение не придет ни от церкви, ни от короля, ни даже от личного благочестия. Над судьбами людей властно лишь Провидение, предопределившее спасение лишь горстки избранных. Однако на предопределение может быть указано и в этой жизни. Господь волен подвергнуть избранников своих суровым испытаниям, но волен также даровать им власть и богатство. Ты только должен правильно истолковать свое предопределение. Да разве само то, что именно тебе явлен свет истинной веры, не свидетельствует о твоей избранности?
Считается, что более склонными к кальвинизму были дворяне, высшая знать, интеллектуалы, некоторые чиновники, ремесленники, связанные с новыми отраслями. Пожалуй, единственная роднившая их черта ощущение некоей своей элитарности, избранности. Кальвинизм расколдовывал мир, вселяя уверенность и побуждая к активности.
И кальвинисты начали мир преобразовывать. Они боролись с «идолопоклонством», с папой-антихристом и его слугами. Их этика предписывала деятельное служение общему делу. Их политический идеал — избранный Провидением вождь во главе избранного народа. Но что делать с монархом неправедным? Кальвинисты цитировали Августина, Фому Аквинского. Бог обладает гораздо большей властью, чем король, и сам найдет способ покарать своего нерадивого наместника. А для этого он мог избрать любое орудие… Ведь был, например, их гонитель Генрих II случайно убит на турнире в 1559 году? Новой в этой области у кальвинистов была лишь их активность, готовность принять муки за веру, идти до конца, порой с оружием в руках.
Разве могла долго уживаться «эсхатологическая» модель с «кальвинистской»? Власти порой издавали эдикты, провозглашавшие временное сосуществование двух религий. Но это не могло устроить ни кальвинистов-гугенотов, желавших поскорее обратить народ в истинную веру, ни рьяных католиков, рвавшихся истребить еретиков.
И вот во второй половине XVI века уравновешенная, казалось бы, процветающая страна втягивается в многолетние религиозные войны. Страну захлестывает дикое насилие. Католики устраивают очистительные процессы, истребляя гугенотов, не щадя ни женщин, ни детей. Имущество еретиков не столько грабилось, сколько сжигалось, трупам вспарывали животы, вырезали половые органы… Важно было подчеркнуть их нечеловеческую природу, ведь они сами себя вычеркнули из сообщества людей. Ставшее обычным участие детей в ритуальных жестокостях показывало, что городская община при помощи невинных созданий очищается от заразы.
Насилие, проявляемое кальвинистами-гугенотами, было не столько сакральным, сколько рациональным, дидактическим. В захваченных городах они разрушали церкви, уничтожали «идолов» — статуи святых, иконы. Истребляли священников и особенно монахов. Детей и женщин, как правило, не трогали. Король, посылавший против них армии, считался ими тираном, или управляемым тиранами. И вот гугеноты все чаще выступают против «тирании» — разбивают статуи Людовика XI и Людовика XII, оскверняют могилу королевы Жанны Французской в Бурже, бросают в угли сердце Франциска II, покоящееся в Орлеане.
Когда занятый гугенотами Орлеан в феврале 1563 года вот-вот готов был сдаться королевской армии под командованием Франсуа Гиза, в стан осажденных перебежал гугенотский дворянин Польтро де Мере. Его приняли и пустили бродить по лагерю. Но вдохновленный примерами Юдифи и римских героев, он застрелил герцога Гиза и принял муки со счастливой уверенностью, что одним ударом освободил город праведников от истребления, а все королевство — от страшного тирана.
Автор: Павел Уваров.