Моисей – сын Фараона? Часть третья.
Появление во дворце фараона еврейского младенца (трехмесячного, кстати!) объясняется в Ветхом Завете следующим образом. Евреи в Египте к тому времени настолько, мол, расплодились, что чуть ли не сравнялись по численности с коренным населением страны, имевшей более чем двухтысячелетнюю историю. Тогда фараон повелел-де умерщвлять новорожденных еврейских мальчиков, а операцию сию поручил двум (!) еврейским бабкам-повитухам — “одной имя Шифра, а другой Фуа”, Исход 1:15. Какова же была эта опасная для Египта “многочисленность” евреев, если операцию по уменьшению оной планировалось осуществлять “силами” всего двух повивальных бабок? Эти самые “бабки” согласились исполнить приказ фараона, но оставляли детей в живых, оправдываясь тем, что еврейские женщины столь здоровы рожать, что производят младенцев на свет, прежде чем повитухи переступают порог их дома. Озадаченный фараон тогда же приказал всему народу своему бросать в реку всякого новорожденного еврея-мальчика.
Ветхий Завет не называет имен родителей Моисея, говорит только, что они из “племени Левиина”. Мать прячет младенца до трех месяцев, а потом кладет его в тростниковую корзинку и оставляет на берегу реки. Сестра Моисея присматривает издалека, что же будет. Корзинку обнаруживает “дочь фараонова”, сразу же смекнувшая, что младенец этот — еврейский мальчик, и к ней тут же подскакивает дежурившая сестра ребенка, предлагая свои услуги: она сбегает и приведет к грудному младенцу какую-нибудь кормилицу из евреек. Царевна соглашается, и сестра приводит под видом кормилицы родную мать Моисея. Так, по ветхозаветной версии, младенец вместе с матерью оказывается во дворце фараона. Спрашивается, почему это дочь царя ослушалась приказа родителя по истреблению новорожденных еврейских мальчиков, да еще — мало того! — принесла еврейского младенца аж в сам фараонов дворец? И разве в условиях действия строгого приказа по истреблению еврейских младенцев оставить ребенка на берегу реки в корзинке есть лучший способ его сохранения?
Слабый отзвук реальных событий слышен, однако, даже в этой малоправдоподобной истории. Представляется, что “дочь фараона”, через которую Моисей оказался во дворце, — принцесса Бок-йот, только ребенка она не находит на берегу реки, а специально ездит за ним из столицы в низовья Нила, и мать Моисея берет с собой не в качестве кормилицы младенца, а как любимую женщину брата, пославшего сестру с обязательным наказом привезти Кийу во дворец. Даже трехмесячный возраст младенца Моисея при его “вхождении во дворец” может оказаться вполне достоверным, если учесть, что путь из Фив до устья Нила был не близкий: сообщение с севера о рождении Моисея, поездка Бок-йот на север за младенцем с матерью, обратный путь — все это могло занять как раз три месяца.
Итак, утверждаю, что вскоре после воцарения Аменхотепа IV в его царском дворце в Фивах появилась любимая им женщина: еврейка Кийа с их маленьким сыном, Моисеем. Появилась в качестве кого? Прежде всего в качестве матери ребенка фараона, которого Аменхотеп IV сразу признал своим сыном. Может быть, молодой фараон попытался возвести Кийу в ранг жены — однако даже если такую попытку он и предпринял, она не могла быть успешной, ибо низкое происхождение Кийи совершенно исключало вариант возведения ее в ранг царицы в рамках существовавших традиций при египетском дворе, а сам молодой фараон, будущий смелый реформатор, в самом начале своего царствования был еще недостаточно силен, чтобы пойти наперекор традиции. Когда-то его отец, Аменхотеп III, пошел против традиций и на втором году своего царствования сделал своей женой Тэйе, девушку незнатного рода. Но все же Тэйе была египтянкой, а здесь речь шла о еврейке, женщине, принадлежавшей к тому народу, который в Египте находился на полурабском положении. Значит, положение Кийи во дворце фараона должно было быть в высшей степени неопределенным: сам фараон величал ее “женой-любимцем”, а вот его мать, вдовствующая царица Тэйе, фактически заправлявшая всеми порядками во дворце и во всей стране в последние годы царствования своего больного мужа, видела в Кийе в лучшем случае только наложницу сына, маленького же Моисея отказывалась считать своим внуком.
В нашем повествовании Тэйе будет проходить, так сказать, “под знаком минус”, ибо она была яростной противницей будущих религиозных реформ своего сына, да и в судьбе Моисея после смерти его отца, фараона Эхнатона, сыграет зловещую роль. Но сейчас, в начале жизни маленького Моисея, Тэйе вынуждена смириться с капризом молодого фараона и как-то терпит присутствие во дворце Кийи с ее мальчиком. Несмотря на недоброжелательное отношение Тэйе, им, видимо, неплохо жилось во дворце. Особую роль играла, вероятно, старшая сестра фараона, принцесса Бок-йот. Судя по последующим изображениям полной царской семьи, Бок-йот если и не осталась старой девой, то долго была не замужем, а значит, могла перенести свое неосуществленное материнство на племянника. И по Ветхому Завету Моисей воспитывался египетской принцессой, что опять-таки было бы непонятно, если совсем исключить родство между ними.
Фрейд сообщает некоторые подробности жизни маленького Моисея во дворце по неканонической еврейской литературе: “Евреи обладают богатой неканонической литературой, которая содержит древние легенды и мифы о величественных фигурах первых вождей и первосвященников, эти сказания прославляют и окружают их дымкой. По-видимому, в таком материале разбросаны куски доброкачественного предания, не вошедшие в Пятикнижие. В занимательной манере они описывают, как человеческое честолюбие Моисея проявлялось уже в его детские годы. Когда однажды фараон взял его на руки и, играя, высоко поднял, трехлетний мальчик сорвал корону с его головы и водрузил на свою собственную”. Отнесемся и мы с доверием к этому преданию — с одним уточнением: это отец играл с собственным сыном, а не с каким-то чужим мальчиком. Без родственной связи такое вольное поведение — пусть даже трехлетнего мальчугана, но по отношению к обожествляемому в Египте фараону — кажется чрезмерным.
Доверившись преданию, засвидетельствуем тот факт, что когда Моисею было три года, он жил еще во дворце. Как понимать это еще? Так, что в четыре года Моисея (и его матери) во дворце уже не было. И причиной их исчезновения было событие в жизни фараона, которого жаждала его мать Тэйе и которое давно было запланировано: в конце четвертого года своего правления Аменхотеп IV женился на Нефертити. Египтологам представляется очевидным, что Аменхотеп IV и его жена Нефертити были какими-то близкими родственниками: “Когда еще не были выяснены отличительные признаки голов Аменхотепа IV и Нефертити, их нередко путали. Иногда их путают и сейчас — сорок пять лет спустя после того, как Х. Шэфер установил главнейшие различия. Удивляться тому, впрочем, не приходится, так как сходство действительно велико. У обоих утонченные худощавые лица с тяжелыми веками и нежно очерченными носами, черепа с выступающими затылками, длинные тонкие шеи. Вглядевшись в изображения Аменхотепа IV и Нефертити, трудно не признать их родственниками и притом близкими” (Ю.Я.Перепелкин).
Какова же степень этого родства? У египтологов нет популярных версий по этому вопросу. Рискну предложить свою. Нефертити приходилась своему мужу Аменхотепу IV племянницей по отцовской линии. Предварительным условием со стороны “главной организаторши” этого брака, вдовствующей царицы Тэйе (Аменхотеп IV — ее сын, Нефертити — ее внучка), было изгнание из дворца ненавистной еврейки с ее “щенком”. Сын исполнил, в данном случае, волю матери и отослал Кийу с Моисеем скорее всего на ее родину, в низовья Нила, к еврейским родичам. Конечно, он щедро обеспечил им материальное существование и опеку со стороны правителя Нижнего Египта.
Но прежде чем Кийа и Моисей покинут на время это повествование, представим читательскому вниманию облик незаурядной женщины по имени Кийа. Этот облик дошел до нас по изображениям на погребальных сосудах при золотом гробе. Если сам гроб первоначально изготовлялся для Кийи, естественно предположить, что изваянные в виде человеческих голов крышки сосудов передают изображение именно ее. У М.Э.Матье читаем: “Кто была та женщина, чье прелестное лицо с таким мастерством запечатлел на четырех крышках каноп неизвестный скульптор? Пожалуй, среди египетских скульптур нет ни одной, которая получала бы столько атрибуций. За истекшие со дня открытия гробницы почти шестьдесят лет лица на канопах считались портретами то царицы Тэйе, то самого Эхнатона, то одной из двух старших царевен.
Даже как-то странно, что исследователи ограничиваются таким поверхностным сравнением этих лиц с портретами указанных членов семьи Эхнатона. А ведь лица каноп обладают рядом очень характерных черт — мы видим тонкий нос с легкой горбинкой, пухлые губы небольшого рта, миндалевидные глаза. Среди дошедших до нас скульптур членов семьи Эхнатона нет ни одного лица, похожего на лица каноп. Да его и не могло быть: заключение о том, что гроб сделан был для женщины, не бывшей царицей, совершенно правильно”. Ну а я утверждаю и более того: “пухлые губы небольшого рта”, “нос с легкой горбинкой” принадлежали вообще не египтянке, а еврейке по крови!
У Перепелкина находим сравнительный анализ лиц Кийи и Нефертити: “Как у царицы, у нее было довольно широкое и вместе с тем худощавое лицо, но этим едва ли не ограничивается сходство. Той торжественной невозмутимости, той нежной утонченности, которыми отмечены лучшие изваяния Нефр-эт, в этом страстном целеустремленном лице нет и следа. Темные, большие и длинные, немного раскосые глаза широко открыты и напряженно смотрят из-под густых черных бровей. Нос тонкий и прямой с раздутыми ноздрями. Полные губы заметно выдаются и плотно сжаты. Есть что-то жгучее и суровое и в то же время вдохновенное в этой красоте, такой отличной от спокойной красоты царицы”.
Надо признать, что “вдохновенную красоту” Кийи Перепелкин описывает тоже вдохновенно — и начинаешь верить, что из-за такой женщины фараон мог отложить на четыре года предначертанную женитьбу на Нефертити. Но Кийа заняла главенствующее место в сердце фараона до его женитьбы на Нефертити. Действительно, если их “роман” начался тогда, когда принцу было лет восемнадцать, то в ту пору Нефертити было только тринадцать лет, и в этом худеньком “гадком утенке” ничто еще не могло напоминать будущую первую красавицу Египта. Но сейчас, в конце четвертого года царствования фараона, ей уже восемнадцать, и она предстает во всем блеске юности и красоты. Так что и фараон мог теперь не устоять перед неотразимой красотой Нефертити, и брак, когда-то ему навязываемый, теперь стал желанным. “Преисполненной красотами” величает Нефертити ее отчим и воспитатель Эйе.
Эхнатон любил свою жену Нефертити искренне, Эхнатон не изменил ей с “фавориткой” Кийей — Кийа была его любимой женщиной до женитьбы на Нефертити. Но кто же тогда изображался в фараоновом венце рядом с Эхнатоном, кого Перепелкин принял за Кийу? Это был сын фараона от Кийи, подросток Моисей! Вот чье имя так нещадно истреблялось впоследствии ненавистниками реформ фараона-солнцепоклонника.
Продолжение следует.
Автор: Валерий Сысоев.