Аристрах Самосский – Коперник античности. Продолжение.
Прежде всего, Аристарх, как и все серьезные астрономы со времен Евдокса, считал Землю шарообразной, эпикурейцы же, следуя Демокриту, придерживались архаичных представлений — с плоской Землей. Они провозглашали множественность миров, но каждый из этих миров был геоцентрическим. На первый взгляд, пересмотр такого частного вопроса, как форма Земли, не должен был бы стать для них непреодолимым препятствием, поскольку не задевал общих черт картины мира. Но здесь крылись трудности, связанные с проблемой тяготения…
Тяготение и эволюция мира
Приверженцы гипотезы шарообразной Земли объясняли стремление тел к центру мира мистически. Мир считался цельным живым существом, а раз так, то все его части должны были выполнять соответствующие функции, в том числе и стремиться куда им положено (кстати, примерно так же объяснял тяготение и Джордано Бруно). Первая теория тяготения принадлежит Аристотелю, который ввел понятие «естественных» и «насильственных» движений. Естественные движения были для разных элементов разными. Земля и вода стремились к центру мира, воздух и огонь — к своим местам на его периферии. Причем центром мира не был центр Земли — наоборот, Земля устойчиво удерживалась в центре мира именно потому, что ее вещество стремилось со всех сторон в этот центр упасть.
Эпикур, предвосхитив наши современные представления, посчитал вес одним из основных свойств атомов. Кроме того, он утверждал, что атомы, да и тела разного веса падают с одинаковой скоростью. Падают, но куда? Если Аристотель придал пространству некую физическую неравномерность, имеющую лучевую симметрию, то Эпикур как бы развернул Аристотелево пространство. Бесконечная Вселенная Эпикура имела «верх» и «низ» и вечно падала из бесконечности в бесконечность.
Итак, принятие гелиоцентрической гипотезы потребовало бы изменения теории тяготения. Было ли это возможно? Вероятно, да, хотя пересмотру подверглись бы основы атомистики. Философы могли бы прийти к какому-то качественному варианту закона всемирного тяготения и вместо тяжести придать атомам, например, какие-нибудь слабые тяготеющие свойства. Такое предположение примирило бы наличие многих центров тяготения с подвижностью небесных тел. Оно не нарушило бы и принятой атомистами космогонии — образования миров из первичных вихрей. Понятие о центробежной силе у атомистов имелось, так что гелиоцентрическая система получила бы весьма хорошее обоснование.
Но предположим, этот шаг был бы сделан. Все ли противоречия при этом снимались бы? Нет! Возникло бы новое грозное препятствие, с которым, правда, не посчитались даже творцы научной теории тяготения Кеплер и Ньютон. Речь идет о возможности «гравитационной смерти» мира. Великие провидцы небесной механики в философии не выходили за рамки религиозного мировоззрения и вопроса об общей эволюции Вселенной не ставили. А Эпикур не мог обойти этот вопрос — он был для него основой основ.
«Какова Вселенная теперь,— писал он,— такова она вечно была и вечно будет, потому что изменяться ей не во что,— ибо кроме Вселенной нет ничего, что могло бы войти в нее, внеся изменение». Логика рассуждений тут неопровержимо говорила: придание атомам тяготеющих свойств при отсутствии механизма отталкивания частиц привело бы к постепенному укрупнению небесных тел, их слиянию — Вселенная стала бы необратимо эволюционировать. А это означало бы, что когда-то ее развитию было положено начало. Но, как сказал Платон, «всему, что возникло, бывает конец»; был бы тогда конец и у эволюции Вселенной — она не была бы больше бесконечна во времени.
Представление об эволюции Вселенной — сравнительно недавнее приобретение науки и философии. В древности же, да и много позже, оно всегда связывалось с мифами о сотворении мира, тяготело к религии, которой Эпикур противопоставлял свое мировоззрение. Был ли выход из этого тупика? Наверное, был, и, наверное, был бы найден, если бы философы искали обоснование своих идей не в одних общих принципах, а в кропотливом изучении реальных явлений природы. Но они были заняты тогда в основном этическими проблемами, воспитанием чувств, поисками оазисов человечности в жестоком мире войн и деспотии, раболепства и предательства.
Неизвестно, разыгрывалась ли в действительности та драма идей, которую мы предположительно нарисовали, но история свидетельствует, что эпикурейцы прошли мимо гипотезы Аристарха. Хотя все античные астрономы и географы считали шарообразность Земли установленным фактом, и этот взгляд остался незыблемым в арабской, а позже и в европейской науке, эпикурейцы упрямо держались своих устаревших представлений. О плоской Земле упоминает в I веке до нашей эры поэт- эпикуреец Лукреций, а во ІІ веке нашей эры — видимо, не без влияния эпикурейцев — знаменитый римский историк Корнелий Тацит.
Таким образом, великое прозрение Аристарха, которое могло бы совершить переворот в миропонимании, утвердить научное мировоззрение, не нашло признания у ведущих философских школ древности. Даже Архимед воспринял его как математическую игрушку. Не удивительно, что ее на века забыли более прочно, чем огненные кольца Анаксимандра или пифагорейское Солнце-зеркало. Понадобились гений Коперника, смелость Бруно и Галилея, математический талант Кеплера, чтобы через два тысячелетия гелиоцентрическая гипотеза возродилась. Она возвестила начало эры новой астрономии и космологии, начало современной науки.
Автор: Б. Г.