Следствие о Святополке Окаяном. Часть вторая.
Рассказывал ли киевский князь подраставшему Святополку о его настоящем отце, мы не знаем. Если и рассказывал, то, конечно, не всю правду о гибели его. А очень может быть, что вообще на любые речи о Ярополке негласно был наложен строжайший запрет и секретным агентам вменили в обязанность неукоснительно следить за его соблюдением. Однако хорошо известно, что уберечь подобную «государственную тайну» от заинтересованного в ней лица практически невозможно. И Святополк рано или поздно о ней тоже услышал. От матери или от каких-нибудь «доброхотов». Мало ли оставалось еще свидетелей событий 980 года к тому времени, когда отроческий разум Святополка стал способен осмысливать происходящее и задаваться серьезными вопросами бытия.
Кто-то еще и карьеру мог себе сделать, протирая слезы и просветляя мозги юному Ярополчичу. Ну а если Святополк узнал однажды, кто он и сколь тяжкий грех лежит на душе Владимира, то какие чувства должны были созревать и укрепляться в нем? Ясно, что он не мог признать себя сыном двух отцов, то есть любить равно и Ярополка, и Владимира. И не нужно быть тонким психологом, чтобы представить, как сердце его наполнялось жаждой мести. По мере того как взрослел, Святополк, несомненно, все более сознавал себя единственным полноправным наследником государя Ярополка, а Владимира и его сыновей считал узурпаторами, заслуживающими возмездия. Все дальнейшие поступки Святополка при таком понимании их предыстории становятся очевидными, мотивированными и логичными (конечно, это была жестокая логика)…
Нужно помнить при этом, что жажда родственной мести в раннесредневековом обществе не воспринималась как нечто постыдное. Ее нравственная законность была удостоверена самой первой статьей древнейшего известного нам письменного памятника древнерусского права — «Русской правды» Ярослава Мудрого: брат мстит за брата, сын — за отца, отец — за сына; распространяется это право и на племянников. Только в случае отсутствия способных на подобное деяние родственников дело решается крупным штрафом. Хотя князь в этой статье не упоминается, естественно предполагать, что он не изымался из общей юрисдикции. Другое дело, что в данном случае правовой казус можно было трактовать по-разному. Владимир ведь, по крайней мере, формально, тоже мстил Ярополку за гибель ближайшего сородича — брата Олега. И убив Ярополка, как бы лишь исполнял нравственную заповедь обычного права и восстанавливал справедливость.
Однако Святополк мог возразить на это, что, во-первых, Олег Святославич сам совершил убийство (Люта Свенельдича). Поэтому Свенельд, отец его жертвы, в свою очередь был вправе требовать у Ярополка отмщения. Во-вторых, Ярополк все-таки не убивал брата. Тот погиб случайно в конце боя под Овручами. Ярополк плакал над телом Олега, когда его нашли, и упрекал в происшедшем Свенельда. Не знаю, можно ли найти только правых и только виноватых, размышляя над этой взаимосвязанной цепочкой преступлений. Но ясно, я полагаю, что последующие поступки Святополка вытекали из них и не были поступками патологического, не контролировавшего себя маньяка. В действиях туровского князя, как уже говорилось, был свой жестокий резон. Громадная тень Ярополка, тень, отбрасываемая в вечность, покрыла Русскую землю. Кара «попущением Божиим» и искупление кровью невинных ожидали ее.
Получив во владение Туров (или Пинск), Святополк, повторяю, развернул там, по-видимому, кипучую, хотя и скрытую от посторонних глаз и ушей деятельность. Его ближайшим соседом на западе был Болеслав Храбрый, правитель Польши. К нему-то, надо думать, и помчались прежде всего секретные послы Святополка. Чего мог желать в это время Ярополчич? На что рассчитывал? Думаю, что если он и заносился мыслями высоко, то ближайшую цель ставил скромную, но весьма реальную. Уже давно историками было высказано мнение, что Святополк стремился вывести свое княжество из состава восточнославянской федерации и сделать его самостоятельным. Ну, хотя бы полусамостоятельным, под временным протекторатом той же Польши.
Святополк понимал, конечно, что союзнику придется заплатить. Болеслав, со своей стороны, как показывает дальнейшее развитие событий, ничего не имел против сближения с Туровом и возможности политического проникновения на Русь. Это сулило Польше, уже завязавшей — может быть, с помощью епископа Бруно — какие-то отношения с печенегами, завидные перспективы на востоке. Поэтому дипломатический зондаж Святополка должен был встретить у Болеслава самый благосклонный отклик. Однако у польского короля и без русских дел хлопот было невпроворот. Война с германским императором обошлась Польше во всех смыслах недешево. И Святополк в какой-то момент, вероятно, понял, что на Болеслава ему пока рассчитывать нельзя. По крайней мере, на его военную помощь. Неизвестно, пробовал ли он завязать дружбу еще с кем-либо, например, с чехами или Полоцком. Но если такое и было, то результатов, судя по всему, не принесло.
И тогда (а может быть, гораздо раньше) взгляд туровского князя обратился на юго-восток, к кочевьям печенегов. Можно не сомневаться, что прошлые связи с ними его отца также не остались для него тайной. Святополк ведь, как и Владимир, действовал не в одиночку. Как и всем княжичам, ему «по штату» положен был дядька-пестун из числа старых опытных воевод. Такой дядька становился при подраставшем Рюриковиче мажордомом с почти неограниченной властью. Он был и нянькой, ближайшим советником и наперсником, и главным администратором, и начальником тайной службы, и военным руководителем. Кто именно пестовал Святополка, точно не известно. Но в первом сражении Святополка с Ярославом его войском командовал Волчий Хвост. Это был старый Владимиров воевода, отец которого, Волк, служил еще Святославу Игоревичу.
Можно предположить, что он-то и был наставником этого трудного дитяти. Наверное, князь предполагал, что Волчий Хвост будет не столько дядькой, сколько осведомителем при Святополке. Возможно, что сначала так оно и было, и воевода оправдывал его надежды. Но по мере того, как Владимир старел, Волчий Хвост (если это был он) не мог не задумываться над будущим. И эти раздумья, вероятно, подсказали ему однажды, что пора делать ставку на Святополка. Знал воевода немало и сведениями располагал такими, которые стоили очень дорого. Не последнее место среди них занимали, конечно, и воспоминания о том, как печенежский хан Илдея со своим родом переселился при Ярополке на Русь, и как Варяжко водил степняков на отечественные грады и веси, мстя Владимиру за гибель своего господина — Ярополка.
Узнав о том, Святополк, естественно, загорелся желанием возобновить утраченные связи. Вот только как добираться до далеких кибиток? Одиночных рядовых агентов под видом хотя бы калик перехожих заслать не так уж трудно (может быть, их и засылали), но и толку от них немного. А нескольким «нарочитым мужам», с которыми печенеги согласились бы вести переговоры, пробраться через столько застав незамеченными или хотя бы неузнанными почти невозможно. Сразу все провалишь и сам окажешься в погребе у «любимого батюшки». Положение казалось безвыходным, как вдруг порог туровского дворца переступил посланец Владимира…
Вот как, в моем представлении, все это произошло. Хотя, конечно, ни на реальности картин, ни на безошибочности умозаключений я не настаиваю. Но я убежден в одном: Святополк стремился установить связь с печенегами, и он этого добился. А Владимир и его мудрецы из дружинного совета, вызвав Святополка в Киев и отправив его к печенегам, совершили большую ошибку. (Наверное, это были не лучшие времена для Владимировых спецслужб. Малуша умерла. Добрыня тоже сошел со сцены. А Илья Моровлин-Муромец, может быть, сидел в погребе или пребывал в дальней ссылке.) Глядя вслед отъезжавшему пасынку и его нарядной свите и напутственно махая рукой, Владимир не подозревал, что дает благословение зарождению великой крамолы, которая посеет смуту в его державе и едва не уничтожит Киевскую Русь. Первый раунд противоборства двух секретных служб остался за Святополком.
Продолжение следует.
Автор: В. Плугин.