И еще немного об истории предпринимательства
На протяжении тысячелетий культурные элиты предлагали обществу идеальные модели мира, в которых не было места предпринимателю. Воины считали, что это большая несправедливость — приобретать трудом и хитростью то, что может быть приобретено доблестью. Самые различные религиозные системы утверждали, что «дела, совершенные не ради жертвы,— оковы для мира» (Бхагавадгита) и что богатство, не розданное на подаяние и милостыню, губит душу. Философы, начиная с Платона, доказывали: чем выше процветание общества, тем ниже его мораль. И даже конфуцианство — единственная практическая философия средневековья — устами своих чиновников повторяло, что низкий человек заботится о выгоде, а благородный муж заботится о справедливости. В литературе, за редким исключением, предприниматели представались в виде шейлоков, делающих людям гадости, от которых и едят свой хлеб.
Базовые метафоры богатства организуют опыт культуры не на уровне описания мира, а на уровне его восприятия и взаимодействия с ним. Возьмем метафору «богатство подобно морю», постоянно встречающуюся в греческой культуре — от Гесиодовых строф о счастливых временах, когда люди довольствовались плодами хлебодарных нив и не пускались в море, до анонимного александрийского папируса III века, порицающего торговцев, которые бросаются в море и плывут, «подобные гарпиям с крючковатыми пальцами, готовые все погубить в морских пучинах в своем стремлении к наживе — жизнь, супругу, детей».
Метафора «богатство есть морская пучина» совершенно естественно приписывает богатству признаки пучины — оно так же переменчиво и опасно, так же поглощает и губит людей. Метафора эта, с одной стороны, естественная в береговой культуре, где ненаследованное богатство действительно проистекало, прежде всего, из морской торговли. С другой — она организует культуру на началах сопротивления богатству. Она оказывается тем культурным субстратом, на основе которого возникает и Платоново убеждение в том, что богат не тот, кто имеет наибольшие деньги, а тот, кто имеет наименьшие потребности, и Аристотелево различение между экономикой, правильным и бесприбыльным ведением хозяйства, и хрематистикой, наживанием денег ради денег же.
Сходным образом организует мир античная метафора «зависти богов». Злая судьба постигает Поликрата, Мидаса или Креза, ибо «круговорот дел человеческих не допускает, чтобы одни и те же всегда были счастливы» (Геродот).
Античная метафора «зависти богов», в средневековье переходящая в метафору «колесо Фортуны» («Госпожа Фортуна вращает свое колесо быстрее, чем ветряная мельница»), предусматривает, что богатый будет непременно разорен, счастливый — несчастен, гордый — унижен. Понятие «капитала» покоится на представлении, что тот, кто имел 99 овец, будет иметь их 100. и первое есть причина второго. Метафора «колеса Фортуны» покоится на представлении, что тот, кто имел 99 овец, лишится и их, и жены, и детей, и первое опять-таки есть причина второго.
Когда богатство — лишь соблазн для чиновников, выкатывающих глаз на чужое добро, для профессиональных грабителей, именуемых странствующими рыцарями, и, наконец, для народа, жаждущего прощения долгов и передела земли, эта метафора верно отражает положение дел. «Мы слышали от разумных, что когда меняются к людям намерения султана, их благоденствие прекращается и малым становится у них добро».
Еще один уровень картины мира, в котором отражены метафоры богатства и модели успеха — циклические концепции истории, недействительные нынче, но действительные в традиционной истории. Цикличны китайские концепции истории, пугающиеся времен, когда народ бросает земледелие и, не в силах прокормиться, занимается торговлей. Увы! Если на одного крестьянина приходится десять торговцев, то скоро на одного торговца будет приходиться десять повстанцев. Цикличны античные и средневековые концепции истории, от Платона до Джамбаттисты Вико.
Ибн Хальдун в своем «Введении» так описал историю арабских стран: в начале нравы правящей династии просты, роскошь ей неведома, налоги низки, предприимчивые люди получают полную возможность удовлетворять свою страсть в торговле. По мере их деятельности культурный уровень поднимается, вместе с культурным уровнем вырастают культурные запросы двора, а за запросами двора вырастают налоги. Чем выше налоги, тем ниже предприимчивость людей и доходы государства. Все уменьшающиеся доходы и все увеличивающаяся роскошь двора вовлекают царство в смертельный кризис, заканчивающийся завоеванием и приходом к власти новой, не искушенной в культуре династии.
Парадокс заключается не в том, что Вико или Ибн Хальдун ошибались, упуская из виду могучую силу прогресса, а в том, что они были правы. Они совершенно точно описывали правила игры внутри данной культуры. Не забудем, что все грандиозное здание прогресса и рыночной экономики возведено на очень непрочной аксиоме: «Счастье — это успех в делах». Сама же рыночная экономика не стала ни «естественной», ни «рациональной» для человечества вообще: для многих культур естественно и рационально накапливать не деньги, а престиж, не собственность, а власть.
Автор: Юлия Латынина