Коперник, Галилей и Джордано Бруно – три мыслителя, которые бросили вызов традиции
В одной из глав XII книги «Метафизики» Аристотель утверждает, что среди математических наук именно астрономия ближе всего стоит к философии. Ведь она изучает природу небесных тел, говорит основоположник науки о бытии, то есть сущность вечную, хотя эта сущность и воспринимается в данном случае органами чувств. В иерархии всего сущего, какой она представлялась Аристотелю, Бог является мыслью о самой мысли и перводвигателем изначальной вечной небесной сферы.
Древний, дохристианский мир не осмеливался идти до конца по пути философии, которая привела бы к разделению Бога и природы. Сама природа в известной степени обожествлялась, поэтому философия и религия не вступали в противоречия, так как та и другая опирались на знания, полученные из чувственного опыта.
До Коперника философия и феномены, фиксируемые непосредственными наблюдениями, сходились на том, что Земля неподвижна в пространстве, а звезды движутся. Движутся, добавляла метафизическая астрономия, по круговой орбите, то есть таким образом, что движение, воссоединяя бесконечное число раз начало и конец, представляет собой бесконечность во времени.
Важной задачей ученых древности было, как говорили платоники, «спасать явления», то есть постараться обосновать факты теоретически. Казалось, это единственно правильный
путь. В диалоге Галилея «О двух главнейших системах мира» Симплиций говорит: «Учение Коперника предполагает отказ от чувственных восприятий, и прежде всего от ощущений, иначе как же могло быть, чтобы мы, ощущающие дуновение легчайшего ветерка, не почувствовали бы постоянного ветра, разящего нас со скоростью более 2529 миль в час, ибо таково расстояние, которое центр Земли при годовом движении проходит за час по окружности большой орбиты, как прилежно вычисляет автор…»
Действительно, казалось, что если признать неподвижность небесного тела, на котором живет человек, то было бы легче объяснить многие явления внешнего мира. Долгое время натурфилософия удовлетворялась ведущей ролью чувственного опыта в познании мира. Аристотелизму удалось отделить Землю, со всеми характерными для нее несовершенными преходящими явлениями, от чистоты и нетленности небес, куда водрузили «перводвигатель» мира — Бога.
Несмотря на усилия апостола Павла, Блаженного Августина, уже ранние христианские мыслители оказались в тупике натуралистической теологии. Отцы восточной церкви объясняли строение мира буквально по «Книге бытия», что шло вразрез с греческой научной традицией. А некий малоизвестный грек Козьма Индикоплевст, побывавший в Индии, пытался подменить языческую топографию и космогонию «христианской топографией Вселенной». Согласно учению Козьмы, Земля не только не являлась центром Вселенной, но была всего лишь самой низкой точкой солнечной системы, плоской равниной, накрытой куполом небосвода. Нас, однако, интересуют не сами эти ошибки в попытках объяснить строение мира, а причина, по которой они совершались, и — неоднократно — та причина, которая вызвала столь серьезные заботы у Коперника, а позже привела Галилея к суду инквизиции.
А причина в том, что в те времена наука находилась в подчинении у религии и метафизики. Тот же Коперник верил в упорядоченность, совершенство мироздания и на этом строил свою теорию. И это сближает великого польского ученого с учеными античности, и именно в строгой рациональности системы и заключается все величие его открытия.
В посвящении к своему трактату «Об обращениях небесных сфер» Коперник ставит в вину поборникам геоцентризма то, что, принимая теорию эксцентрических кругов и эпициклов, они нарушают принцип несомненной гармонии мира в целом и каждой его части.
Первая же глава книги его трактата открывается утверждением совершенства строения Вселенной: «Прежде всего, нам следует принять во внимание, что Вселенная шарообразна как потому, что шар — самое совершенное по форме и не нуждающееся в каких-либо скрепах безупречное целое, так и потому, что из всех фигур эта самая вместительная, наиболее подходящая для включения и сохранения всего мироздания».
Идея Земли как центра Вселенной была принята средневековым христианством так же, как язычниками во времена античности. Аристотель и Библия, птолемеевская система и мир, познаваемый через откровение, учение Фомы Аквинского примиряли эти противоположные позиции, утверждая, что разум и откровение не противоречат друг другу. Земля, согласно Козьме Индикоплевсту, рассматривалась как пьедестал для Бога, как часть Вселенной, противоположная небесной сфере — раю, согласно Гонорию, как местоположение ада, согласно Данте. В общем, в христианском учении Земля заняла вполне определенное положение в космосе, хотя адепты христианства не осознали еще до конца духовную революцию, совершенную Евангелием.
По сути дела, натурфилософия искажала результаты чувственного опыта или, вернее, стремилась как-то обойти их противоречия. Желая примирить Вселенную с Богом, она старательно избегала возможности примирить ее с разумом, с человеческой мыслью. Поэтому особенно интересно нам место в трактате Коперника «Об обращениях», где он говорит о мысли, «влекомой то туда, то сюда».
Первоначальная строгость теории концентрических сфер, выдвинутой в первой половине IV века до н. э. Евдоксом Книдским, постепенно приходила в упадок. Лишь изредка чье-нибудь гениальное воображение пыталось привнести в нее что-то новое, и лишь во II веке н. э. все эти попытки синтезировались в «Амальгесте» Клавдия Птолемея.
Но те же самые данные чувственного опыта, которые, казалось, подтверждали правоту птолемеевой картины мира по причинам, изложенным Симплицием на страницах «Диалога» Галилея, содержали в то же время элементы, подводящие к другим выводам. Откроем еще раз диалог «О двух главнейших системах» (Третий день). Симплиций задает Сальвиати вопрос: «Но из чего вы заключаете, что не Земля, а Солнце находится в центре обращения планет?» И Сальвиати отвечает: «Это следует из очевиднейших и потому самых убедительных наблюдений; из них наиболее веским является тот факт, что все планеты находятся то ближе то дальше от Земли, причем разность эта так велика, что, например, Венера в самом дальнем положении находится в шесть раз дальше от нас, чем когда она в самом близком положении, а расстояние до Марса в одном положении почти в восемь раз больше, чем в другом. Вы видите, таким образом, что Аристотель ошибался, думая, что они всегда одинаково удалены от нас».
Наряду с идеями геоцентризма древнему миру были известны и положения гелиоцентрической теории строения Вселенной, выдвинутой в первой половине III века до н. э. Архимед, из трудов которого мы и знаем о теории Аристарха, приводит свои возражения против гелиоцентризма. В то же время он ни в коей мере не был смущен появлением подобной теории.
Коперник не раз ссылается на античный гелиоцентризм, как бы подкрепляя свою революционную теорию неоспоримыми авторитетами классической древности. В трактате «Об обращениях небесных сфер» он требует той же «свободы воображения», которую позволяли себе Аристарх и другие ученые античности при объяснении астрономических явлений. Он воспользовался также могучим символом Солнца и утверждал, что оно, как подлинный светоч мира, гораздо более достойно занимать центр Вселенной, чем Земля. Здесь мы видим элемент обожествления природных явлений, аналогичный той традиции, которая уже завела в тупик древнюю астрономию.
И все же Коперник, создавая свою изумительно стройную теорию, основанную частью на собственных наблюдениях, а главным образом уже на имеющихся данных, руководствовался законами разума. При этом вера в разум приобрела у Коперника некоторый мистический оттенок. Он даже сочинил письмо некоего пифагорейца, в котором истина рассматривалась как священная тайна, известная лишь немногим посвященным.
Сорок лет спустя после появления трактата «Об обращениях» в опубликованных в Лондоне итальянских диалогах Джордано Бруно угадал более глубокий смысл учения Коперника, провозгласившего приоритет мысли над чувственным опытом и открывшего тем самым путь к утверждению неограниченной свободы мышления человека нового времени. Бруно справедливо отмечал, что астрономия Аристотеля и Птолемея построена на частичных данных, к тому же полученных при помощи столь ограниченного орудия познания, как человеческие ощущения. Реальность, познанная разумом, бесконечна, тогда как реальность, познанная чувствами, неизбежно ограниченна. Итак, в произведениях Бруно оживает Коперник — рационалист и платоник, нетерпимый к мысли, «влекомой то туда, то сюда»; мыслитель, для которого разум — явление священное, абсолютное, бесконечное; дерзкий разрушитель тысячелетней научной традиции во имя торжества разума.
Имя польского ученого — последнего представителя эры расцвета античной мысли — вскоре стало символом нового исторического этапа в человеческой культуре. Многовековой спор о конечном и бесконечном во второй половине XVI века завершается победой идеи бесконечности, преимущества которой интуитивно ощущаются человеческим сознанием. И в этом большая заслуга астрономии, хотя она еще и не осмеливается открыто постулировать бесконечность Вселенной. Даже Копернику — и это очень важно — мир представляется ограниченным сферой неподвижных звезд. Мир, но не реальность, ибо мысль — это тоже реальность, а мысль не имеет границ, ее нельзя ограничить рамками какой-либо идеи или системы. И вот идея бесконечности приводит к утверждению о множестве миров во Вселенной — одному из еретических утверждений, за которые 17 февраля 1600 года Бруно взошел на костер.
Вряд ли Коперник мог вообразить, к каким драматическим последствиям приведет отказ от многовекового компромисса между чувственным опытом и разумом, который закреплялся в птолемеевой системе мира. В его время теория гелиоцентризма не получила сколько-нибудь существенного резонанса. Но позже, в разбуженной и взбудораженной Италии периода Возрождения, вспыхнула острая полемика о бесконечности, причем речь шла уже не только о макрокосме, но и о микрокосме.
Бруно читал Коперника как буквально, так и метафорически, как до него читали Аристотеля и «Книгу бытия». Иногда его интерпретация была ошибочной. Так, Копернику было приписано отбрасывание теории небесных сфер, хотя при внимательном чтении его трактата этот вывод оказывается весьма сомнительным. Но, несомненно, польский ученый восстановил в правах идею бесконечности бытия и предугадал иной путь к решению вопроса об абсолютном и необходимом, и в этом его огромная заслуга перед человечеством.
То, что Бруно пошел на казнь, лишь бы не отречься от своих убеждений, говорит о том, сколь сильна в умах человечества жажда решить проблемы реальности. Своей смертью он еще раз подтвердил проверенную веками справедливость сократового призыва все подвергать сомнению, а также необходимость в человеческом обществе веротерпимости, в которой ему было отказано в Женеве Кальвином, а в Риме инквизицией.
Бруно первым пришел к мысли о слиянии в индивиде конечного и бесконечного. Индивид конечен, ограничен, поскольку он не является другим индивидом. В то же время он бесконечен, неограничен, так как он не обусловлен ничем иным, кроме как самим собой. Коперникова система вещей с ее удивительной точностью и ясностью обрела новую глубину, новое ценностное содержание и породила то новое измерение человеческого сознания нового времени, которое мы называем индивидуальностью. Галилею было предначертано стать наиболее чистым воплощением такой индивидуальности.
На каждой странице сочинений Галилея оживает работа мысли, стремящейся к точному определению вещей и явлений. Ограниченность чувственного опыта всякий раз преодолевается бесконечностью разума и преобразуется в индивидуальность утверждения. Именно здесь кроется секрет могучего обаяния Галилея как вполне современного мыслителя, более того, как человека всех времен, который мог появиться в любой стране. Его Коперник, тот, которого он вернул к жизни в 1632 году в своем диалоге «О двух главнейших системах мира», — это защитник логики и очевидности, противник самовластия, насильственного навязывания идей, поборник ответственности человека за этот мир. Это личность не только интеллектуального, но и морального величия. Ясность его мышления — этическая категория, так как она предполагает мужество, благодаря которому новая наука оказалась столь плодотворной в сравнении с идеями «слишком робких и ревнивых сторонников неизменности небесных сфер».
В стремлении к индивидуализации, в стремлении слить воедино ограниченность чувственного опыта и бесконечность чистого разума научная мысль вместе с Галилеем обрела свою истинно вечную характеристику, которая дала возможность связать прошлое, настоящее и будущее: от Евдокса, Евклида и Архимеда до Коперника и от Коперника до Ньютона, Гильберта и Эйнштейна.
Короче говоря, у Галилея Коперник-рационалист выступает как предтеча и залог Коперника-астронома. Поразительному гениальному астрономическому открытию предшествовало прозрение внутреннее, субъективное. Зародившееся в сознании каноника из Фромборка, это открытие было подхвачено доминиканцем-отступником из Нола, а затем углублено и отточено придворным математиком семьи Медичи. И как античный мир превзошел свое собственное порождение — натурфилософию, когда его наиболее выдающиеся представители создали теорию познания, так Коперник, Бруно и Галилей объединились в общем стремлении утвердить новое представление о мире, отвечающее требованию идеи бесконечности.
Индивидуальность и индивид — вот та цель, к достижению которой были направлены усилия, индивидуальность как осознанная первопричина всего. Постоянные опасения Коперника за последствия созданной им теории, казнь Бруно, суд над Галилеем подтверждают освободительную силу этой революционной идеи, созданной человеком, затем проецированной в небо и, в конце концов, воплотившейся в теории самого бытия. А те бесплодные научные традиции, философские паралогизмы, религиозное идолопоклонство, которым на какой-то период удалось навязать новым идеям свое превосходство, в дальнейшем пали перед судом истории вместе с теми псевдоноваторами, которые их поддерживали. Их судьба да послужит уроком грядущим поколениям.
Автор: Винченто Каппеллетти.