Легенды, предания и история

Глазами наук рассматривает человечество свое прошлое. Историю народов, их происхождение и связи между собой изучают вместе антропология и этнография, лингвистика, археология. Каково место каждой из этих наук в таком совместном исследовании? Как они помогают и поддерживают друг друга? Наши предки тысячу, две и более лет назад отнюдь не были затворниками: они принимали гостей, отправлялись в походы — военные и торговые, предпринимали путешествия в поисках знаний. Модницы Закавказья украшали себя индийскими ракушками, а охотники — обитатели Зауралья — сделали важнейшим предметом своего культа серебряные чаши из средневекового Ирана. Но все-таки огромное большинство предметов обихода изготовлялось на месте. И многие из них отличались особенностями, которые были характерны только для конкретной территории. Почти каждое племя любило определенный вид орнамента.

Одни и те же узоры бежали по горлышку и стенкам кувшинов, сменяясь на границе с соседним племенем другими, любимыми уже этим, новым племенем узорами. По таким следам, проложенным в еще сырой глине умелыми женскими пальцами, археологи и этнографы выходят к новым знаниям о происхождении и самого племени, и тех, кто, в свою очередь, числит людей этого племени среди своих предков.

Лингвисты прослеживают происхождение и развитие языка на протяжении тысяч лет, находят в нем слова и грамматические конструкции из других языков, устанавливают, где и когда встречались народы.

«Язык народа — это его исторический опыт, обогащенный и зафиксированный в словах — понятиях и грамматических категориях… Нет такого закоулка бытия человека, который так или иначе не запечатлелся бы в его речи», — пишет известный лингвист В. И. Абаев.

Историческая «устная память» народа может проникать в прошлое на разное расстояние. Рекорд тут поставили полинезийцы. Они знают своих предков на протяжении, по крайней мере последних двух тысяч лет. Жители Маркизских островов помнят свою генеалогию на протяжении 115 поколений! Впрочем, как известно, самая хорошая память имеет свои недостатки. Последовав за полинезийскими преданиями, рассказывающими о том, как великие тихоокеанские мореплаватели заселяли свои острова — один за другим, причем самая древняя прародина была покинута ради первых из новых островов двадцать веков назад,— исследователи сперва приняли за начало колонизации Полинезии ее теперешними обитателями примерно рубеж нашей эры.

Между тем как показали, в конце концов, раскопки, праполинезийцы появились здесь примерно на тысячу лет раньше. На самые первые сорок поколений великих мореплавателей памяти не хватило даже у полинезийцев. Но и две или две с небольшим тысячи лет — фантастически большая «глубина веков» для устной памяти, особенно когда она хранит массу конкретных деталей истории, от тысяч имен действующих лиц до сотен тысяч названий островов, мелей, гор, рифов — вплоть до названий лодок, на которых предки путешествовали с острова на остров.

Обычно, однако, предания куда менее точны и детальны, хуже того, при передаче из уст в уста история, условно говоря, имеет свойство преображаться в литературу, пусть устную, и изменяться уже по ее законам. Русские былины — тоже ведь предания о подвигах предков русского народа. Былины донесли до нас образ Вламидира Красное Солнышко, первого киевского великого князя, принявшего христианство. Но по законам развития фольклора на этот образ оказались перенесены черты многих киевских князей — и не только киевских,— а события, с которыми его имя связано в былинах, на самом деле происходили не только в его время.

Богатыри Владимира в былинах сражаются с татарами, пришедшими на Русь спустя два столетия с лишним после его смерти. Или с многоголовыми змеями, причем «змей Тугарин» носит имя половецкого хана Тугоркана, с которым пришлось нашим предкам столкнуться через век после Владимира.

Зато многие прославленные и в летописях, и в анналах русской и европейской истории князья выпадают из сферы внимания творцов былин — например, Владимир Мономах, внук византийского императора, победитель половцев, гроза западных соседей, на время собравший под свою могучую руку раздробленную уже Русь.

Но мало и этого. Фольклор не случайно называют концентрированным выражением народной мудрости. Фольклор и мифология не просто включают в себя рассказ об исторических памятных событиях, но производят среди этих событий отбор. Есть вещи, которые народ «не хочет» запоминать.

Уж на что, казалось бы былинную фигуру представлял собой киевский князь Святослав Игоревич! А вот нет его в былинах. Академик Б. А. Рыбаков полагает, что тут отразилось отрицательное отношение народа к дальним завоевательным походам, которыми заполнено княжение Святослава. Этнограф Р. С. Липец обращает внимание, что в эпосе самых разных народов, в том числе и кочевников, которых часто считают такими воинственными, нередко заметно осуждение даже положительных в общем героев, если они замышляют завоевания.

Былины донесли до нас память о десятках исторических личностей. На самом деле жили на Руси и Добрыня Никитич, и Алеша Попович, и многие другие герои былин, и вполне реальный хан Тугоркан сохранился в эпосе, пусть превратившись в змея. Нам известен даже какой-то заезжий французский (скорее всего) герцог Стефан: именно так некоторые историки расшифровывают происхождение былинного Дюка Степановича. Словом, эпос — важный исторический источник, но относиться к нему надо весьма критически, поверяя его гармонию алгеброй других источников.

Сведения об этногенезе дают отнюдь не одни лишь специально посвященные происхождению народа легенды. Сходство фольклора у двух территориально отдаленных народов может подтвердить их родство или указать на давние культурные связи.

Порой исследователям приходится иметь дело с весьма отдаленным сходством, из которого требуется извлечь все возможное.

Ученый Виктор Викторович Голубев (1878—1945) большую часть своей жизни провел в Индокитае, исследуя его фольклор и историю. В частности, Голубева очень интересовало, возможно ли через легенды о древних богах и героях найти ключ как к происхождению, так и к историческим связям народов, которым эти легенды принадлежат. Голубев попытался показать связи между кхмерами, народом, населяющим Кампучию (Камбоджу), и скифами нашего Причерноморья.

Его не смутило ни расстояние во много тысяч километров, ни то обстоятельство, что языки кхмеров и скифов не имеют родства, ни то, наконец, что невозможно, кажется, найти в истории эпизод, в котором судьбы скифов и древних кхмеров (точнее, предков кхмеров) как бы то ни было пересеклись.

Но вот легенда о возникновении кхмерского царства утверждает, что первая здешняя династия Каудинья происходила от змей. Голубев знал, что другие ученые нашли источник этой кхмерской легенды в Южной Индии раннего средневековья. В одном из тамошних царств бытовал миф о происхождении правителей, наделенных сверхъестественной силой, от королевы-змеи. Исследователь решил искать дальше. Он сравнил между собой легенды о змеях — родительницах царей, долго жившие в Передней и Малой Азии, в Гималаях и Причерноморье. По его мнению, раньше других возникла скифская легенда, записанная древнегреческим «отцом истории» Геродотом. Первый царь скифов, по имени Скиф, был младшим сыном Геракла и полуженщины-полузмеи Эхидны. Валерий Брюсов писал: Народ, взлюбивший буйство и войну, Сыны Геракла и Эхидны, — скифы.

Полуженщина-полузмея, то в роли чудовища, то в роли богини,— чрезвычайно распространенный персонаж, встречающийся в мифологии множества народов. В таких «змееногих богинях» видят нередко олицетворение матери-Земли, символом которой у многих народов была змея. Но совсем не так часто эти полузмеи рождают в легендах могучих царей, притом предков целых народов.

Голубев провел детальное сравнение скифо-эллинистических вариантов легенды с южноиндийскими и кхмерскими и пришел к выводу, что общие моменты в этих вариантах не случайны. Скифская богиня с лицом человека и туловищем змеи, названная у Геродота Эхидной, стала, по мнению ученого, у кхмеров богиней-змеей Нагой, прародительницей народа Кампучии. Как пришла эта легенда в Индокитай?

Скифы, начиная с середины II века до новой эры, глубоко проникали на территорию Индии, они (под именем саков, или шаков) основали здесь большое государство, захватывающее значительную часть субконтинента.

Конечно, между его восточными границами и территорией нынешней Кампучии лежало изрядное расстояние, однако тут уже вполне могли найтись посредствующие звенья. Не со всеми допущениями и гипотезами Голубева согласен И. Н. Мороз, рассказавший о них в сборнике «Этническая история и фольклор». Но он называет его предположения заманчивыми и смелыми.

Попав в мифологию, став легендой, то или иное событие начинает преображаться порой до полной внешней неузнаваемости. Однако такое преображение происходит по определенным законам, можно сказать, что оно зашифровывается, кодируется. Зная ключ кода, можно извлечь зерно истины из выросшего на его месте древа. Ученые сегодня умеют доискиваться до исторической основы легенды, с определенной степенью точности воссоздать эту основу.

Вот, например, как расшифровывается легенда об основании великой инкской державы в XIV—XV веках занявшей огромную территорию в Южной Америке.

Вышли из пещеры под названием Пакаритампу (возможно, это означает «Место рассвета», возможно — «Сокровенная стоянка») четыре брата и четыре сестры. Вышли — и двинулись искать удобные земли, пробуя при остановках, насколько мягка земля, насколько легко она поддается обработке.

Один из братьев был слишком силен, камнем из пращи мог он снести целую гору. Испугались трое остальных, послали его за чем-то обратно в пещеру Пакаритампу и завалили выход из пещеры огромной скалой. Другой брат где-то по дороге превратился в каменного идола. Осталось двое братьев — Айяр Аука и Айяр Манко. Аука тоже окаменел, но уже после того, как была найдена плодородная земля, на которой потом основали город Куско — будущую столицу инков. Причем Аука не просто окаменел, но превратился в каменный столб, какие ставили индейцы в знак владения.

Легенды, кстати, говорят о том, что вместе с братьями от самой пещеры шли на поиски хороших земель и другие индейцы, простые смертные, уже не «пещерного» происхождения. Манко во главе их выдержал борьбу с племенами, жившими на месте будущего Куско. Он победил, стал первым Верховным Инкой и основал город, разделенный на четыре квартала. Стоит заметить, что легенда дает названия всех кварталов, и одно из них означает «Метисный округ», причем взято оно не из языка кечуа, на котором говорили в государстве инков, а из языка соседнего крупного индейского народа аймара. Это свидетельствует, что Куско с самого начала населяли люди разных племен, даже говорившие поначалу на разных языках.

Миф обычно рассматривается перуанскими историками как метафорический рассказ о походе в долину Куско четырех союзных племен. Перуанский исследователь Луис Валькарсель полагает, что каждый из братьев символизирует одно из племен. Три племени погибли или были поглощены впоследствии четвертым, сильнейшим. Другая версия полагает, что два брата соответствуют племенам-завоевателям, два — племенам побежденным.

Имена всех четырех братьев Айяр в легенде — смысловые. Почти все имена в легенде обозначают съедобные растения. Очевидно, создатели ее были собирателями или примитивными земледельцами. Впрочем, создатели легенды, как правило, более социально развиты, чем те, о ком легенда рассказывает: ведь она же посвящена прошлому.

Общее семейное имя Айяр означает, по мнению некоторых исследователей, «дикая гречиха». Личные имена двух братьев переводятся как «соль» и «стручковый перец». Имя Манко (Манго) означает какой-то злак, важный для индейцев.

В мировом фольклоре чрезвычайно часто легендарный вождь выступает под именем, принадлежащим вполне реальной группе людей. Один из историков полагает, что брат, превратившийся в столб — знак владения, символизирует подчинившееся инкам коренное население долины Куско.

Иногда олицетворением покоренных обитателей местности Куско считают брата запертого в пещере.

Вот другое «типичное» этногенетическое предание. В 1939 году было опубликовано ненецкое сказание о старике, у которого было семь сыновей. Пятеро из них стали могучими зверями. Двое — Харюи и Вануйта — положили начало ненецкому народу.

Сначала, по легенде, у ненцев, было два рода, каждый происходил от одного из этих двух братьев, потом Харючи разделил своих сыновей на десять родов и Вануйта — тоже на десять. Предание называет имена новых родов. И что же? Документы подтвердили, что девять из десяти родов, на которые разделился род Харюги, появились у венцев лишь во второй половине XIX века.

Герои другого ненецкого предания занимаются зверобойным промыслом и живут на морском берегу в землянках. Это, по существу, рассказ о времени, когда у ненцев не было оленей. Археологические раскопки подтвердили детали рассказа, причем на побережье полуострова Ямал были найдены землянки конца I — начала II тысячелетия новой эры.

Все черты этнического своеобразия сложились исторически, и по многим из них можно судить о происхождении и этнокультурных связях народов.

По некоторым характерным для национальной туркменской одежды орнаментам удалось заключить, что в этногенезе туркмен определенную роль сыграли аланы — этнос, существовавший с конца I тысячелетия нашей эры вплоть до средневековья.

О происхождении чувашей от средневековых волжских болгар свидетельствует не только язык, но и совпадение — до таких деталей, как способ настилки пола,— плана крестьянских чувашских изб и болгарских жилищ тысячелетней давности.

Территорию Дакии римляне покорили во II веке нашей эры при императоре Траяне. Огромная римская армия надолго оккупировала страну, постепенно сменившую свои местные языки на латынь, в качестве самоназвания принявшую с течением времени имя «римляне» — ведь именно таково значение слова «румыны».

На монументах, оставшихся от римского времени, изображены древние дакийцы. Румынский этнограф Ф. Б. Флореску пишет: «Народный румынский костюм представляет собой исторически непрерывную хронику».

Этнографы полагают, что у румын сохранились кое-где в деревнях до наших дней характерные юбки, рубахи, женские кофты, обувь-постолы и другие элементы древней гето-дакийской одежды.

По нашей украинской вышивке тоже можно судить о некоторых деталях многовековой истории нашого народа.

Итак, выясняя происхождение народа, можно пользоваться данными лингвистики, фольклора, материалами археологии, антропологии и т. д. Хорошо, когда все эти разносторонние источники друг другу не противоречат. К сожалению, согласие достигается не часто. Осетины говорят на языке иранской группы, а по внешнему облику чрезвычайно похожи на своих соседей по горному Кавказу, говорящих на совсем других языках.

Предания скифов утверждают, что они пришли в северное Причерноморье с юго-запада; их язык (иранской группы) говорит как будто о происхождении с юго-востока; антропологический облик свидетельствует о тесной связи с предшествующим населением причерноморских степей. Так что же: автохтоны скифы или пришельцы, а если пришельцы, то откуда? Какой версии отдать предпочтение, какой источник заслуживает больше доверия?

Антрополог В. П. Алексеев, проанализировав ряд таких противоречий, замечает: «В литературе распространена тенденция спорить о сравнительной эффективности разных видов исторических источников, когда речь идет об этногенетических проблемах, причем спор чаще всего решается в пользу того исторического источника, каким профессионально владеет автор».

То есть лингвист нередко переоценивает данные языка, антрополог — свои материалы, фольклорист — свои.

В. П. Алексеев пробует расставить источники по местам, оценить их объективно (правда, сам он тоже не «человек со стороны», а антрополог).

Он полагает, что данные его науки очень много дают для проникновения вглубь времен, для выяснения, скажем, хода переселений народов в бронзовом и даже каменном веках. Но на внешнем облике людей во времени сказываются только контакты, которые приводят к появлению смешанного потомства. А язык, например, порою передается без «крови» народа, от которого другой народ этот язык заимствует.

Но даже такие исторические события, которые, в конечном счете, ведут, в частности, к смешению «крови», приводят к нему далеко не сразу. Нужно время, чтобы этот эффект проявился во внешнем облике народа. Антропологи — родичи тех волшебников, от имени которых выступал герой романа Марка Твена «Янки при дворе короля Артура». Он утверждал, что настоящему пророку легче предсказывать отдаленное будущее, чем близкое. А антропологи лучше умеют устанавливать отдаленное прошлое, чем сравнительно недавнее.

Этногенетические предания, по Алексееву, помогают на другом конце временной шкалы. Они хранят память лишь о последних столетиях, ну, последнем тысячелетии (полинезийцы с их двумя тысячелетиями — исключение). Но окончательное формирование большого числа современных народов и относится как раз к этому последнему тысячелетию. Украинцы, белорусы, литовцы, шотландцы, испанцы, кхмеры, таи, буряты и якуты, хауса в Африке и так далее, и так далее. Да, но как же быть с тем, что фольклор так сильно преображает отраженную им историческую действительность?

Как быть с «собиранием» десятка князей в образ «Старого Владимира» Киевского? Алексеев настаивает: «…Возражение такое в принципе справедливо. Однако любой исторический источник также не полностью отражает действительность и требует критического анализа. Поэтому возражения такого рода не более справедливы по отношению к этногенетическим преданиям, чем по отношению ко всем другим типам исторических источников».

Лингвистические данные особенно важны как раз для времени, о котором относительно мало может сказать антропология и до которого не дотягивает память, запечатленная в этногенетических преданиях. «…Практически сколько-нибудь полная (лингвистическая) информация, которая может быть мобилизована в этногенетических целях, существует только начиная с I тысячелетия до новой эры, то есть с эпохи раннего железа».

Итак, начиная с I тысячелетия до новой эры — и, по Алексееву, до позднего средневековья включительно. Словом, в прошлое мы смотрим через много окон — и каждое надо держать широко открытым.

Автор: Р. Подольный.