В поисках Бояна. Продолжение.
Отрывочные рассказы о деяниях русских князей, составившие первую часть «Повести временных лет», не дают нам сколько-нибудь полной картины истории Руси X —XI веков. Перед нами не «провалы памяти», а всего только обрывки обширной некогда «Саги о первых князьях» — литературного произведения, которое мы до сих пор воспринимаем как исторический документ.
Между тем счастливый случай сохранил в другом месте именно документ, который позволяет нам в данном случае связать разорванную цепь событий. Он известен уже более трех десятков лет, неоднократно воспроизводился в работах наших крупных ученых, послужил причиной научного спора — но в нем не было замечено то главное, что делает его в высшей степени важным для истории Болгарии и Руси. Речь идет о купчей на «Боянову землю». История его такова.
В начале 60-х годов прошлого века при реставрационных работах в Софии Киевской, на фреске XI века, изображающей святого Онуфрия в южном, Апостольском приделе храма, под масляной живописью XIX столетия был обнаружен большой текст, процарапанный ножом по штукатурке:
«М(еся)ця еиаря въ 30 с(вя)- т(а)го Ип(оли)та крила землю княгыни Бояню Всеволожаа нередъ с(вя)тою Софиею передь попы а ту былъ попинъ Якимъ Дъмило Пателеи Стипъко Мк- халько Нежьнович Мих(а)л Данило Марко Сьгамонъ Михал Елиса- виничь Иванъ Яньчынъ Тудорь Тоубыновъ Илья Копыловичь Тудоръ Бързятичь а перед тими по- слухы купи землю Бояню вьсю. А въдала на ней семьдесятъ гривьнъ соболии а в том драниць семь съту гривнъ».
С. А. Высоцкий, исследовавший и опубликовавший надпись, снабдил ее переводом, на который, не обращаясь к подлиннику, ссылались все последующие исследователи. Перевел же Высоцкий надпись следующим образом:
«Месяца января в 30, на святого Ипполита, купила землю Боянову княгиня Всеволодова, перед святою Софиею, перед попами, а тут были: попин Яким Домило, Пателей Стипко, Михалько Неженович, Михаил, Данило, Марко, Семьюн, Михал Елисавинич, Иван Янчин, Тудор Тубынов, Илья Копылович, Тудор Брзяич; а перед этими свидетелями купила княгиня землю Боянову всю, и дала за нее семьдесят гривен собольих, а в этом (заключается) часть семисот гривен».
Текст исключительно интересен, потому что в нем упоминается «земля Боянова». Ученые согласно признали, что речь может идти о владениях того самого древнерусского поэта, память о котором донес до нас автор «Слова о полку Игореве». Выходило, что Боян не только прожил долгую жизнь (как вычислил академик Рыбаков, он служил при дворе трех или четырех великих князей), но и приобрел огромное состояние. По выкладкам Рыбакова, семьсот гривен — это годовой доход с семи небольших городков, с маленького княжества. Выходит, что Боян, придворный поэт, был богаче родовитых киевских бояр!..
Здесь можно было бы сделать и следующий шаг — по выяснению личности Бояна, однако в силу каких-то непонятных причин сам Боян был забыт. Кратковременный спор, возникший вслед за первой публикацией, коснулся только вопроса о времени надписи. Высоцкий датировал сделку серединой XII века, основываясь на имени «попина Якима Домило», которого он отождествил со ставленником Всеволода Ольговича на туровскую епископскую кафедру в 1144 году, а Всеволожую — с женой этого князя или, вернее, с его вдовой, исходя из того, что Яким назван «попином», а не епископом. Последнее, по его мнению, могло произойти только после смерти Всеволода в 1146 году, когда Изяслав «выгнал епископа туровского Акима». Для чего надо было вдовой княгине покупать за такую огромную сумму «землю Бояню», Высоцкий объяснить не пытался.
Академик Рыбаков опротестовал такое толкование. Он верно подметил, что написание букв заставляет отнести надпись ко второй половине XI века, а не к середине XII. Кроме того, Б. А. Рыбаков обратил внимание на два необычных отчества у свидетелей-попов — Елисавиничь и Янчынъ,— происходящие от женских имен, которые тут же и расшифровал. Елисавой звали жену Изяслава Ярославича, умершую 4 января 1107 года, а Янкой — дочь Всеволода Ярославича, основательницу Янчина (Андреевского) монастыря, которая скончалась 3 ноября 1112 года. Оба священника были их духовниками и могли именоваться «по княгиням» только до смерти последних.
Документ, скорее всего, был составлен в конце 80-х — начале 90-х годов XI века, что не противоречило и расчетам времени жизни Бояна, смерть которого предположительно приходилась как раз на эти годы.
В таком случае, «княгиня Всеволожаа» — не вдова Всеволода Ольговича, как предполагал Высоцкий (и следом за ним В. П. Адрианова-Перетц), а жена Всеволода Ярославича. Последнее коренным образом меняет ситуацию — как в денежном обеспечении покупки, так и в политической подоплеке: став киевским князем, Всеволод Ярославич особо беспокоился о приращении собственного дома.
Однако подобное заключение предполагает дальнейшее исследование и новое истолкование надписи. В переводе Высоцкого, как мне представляется, не только были произвольно переставлены ключевые слова, но и утрачен смысл документа. Кто продавал землю? Кто были попы, а кто — послухи, то есть свидетели сделки? Неужели сама «княгиня Всеволожаа» занималась «рукобитьем»? Почему и кому она заплатила только семьдесят гривен, когда вся земля была оценена в семьсот? И, наконец, чем объясняется употребление в юридическом документе (который в силу своей важности был врезан в штукатурку святой Софии) двух глаголов — «крити» и «купити», явно чем-то разнящихся друг от друга? Никто из исследователей не задался этими вопросами. Что же касается слов «крити» и «купити», то Высоцкий ограничился ссылкой на словари древнерусского языка, где между ними поставлен знак тождества.
Между тем постановка названных вопросов обнаруживает в тексте купчей сенсационную информацию.
С первых же строк документа, прочитанного в оригинале, становится ясно, что речь идет не о «земле Бояновой», как мы привыкли повторять, а о «земле княгини Бояновой». Эта формула повторена дважды, в начале и в конце текста, показывая, что речь идет о владелице земли, вдове князя Бояна, которая ее и продает. Это заставляет предположить, что среди перечисленных «послухов» должны быть указаны и доверенные лица княгини, действующие от ее имени. Что касается формы, в которой приведено имя покупателя («Всеволожаа», без титула), это еще раз подтверждает предположение Рыбакова, что речь идет о лице, не требующем других определений,— вероятно, о жене сидевшего тогда на киевском престоле великого князя Всеволода Ярославича (скончался 13 апреля 1093 года).
Боян был князем — но не из Рюриковичей, поскольку он носил тюркское (болгарское) имя. Он владел на правах собственности своим маленьким княжеством, и вдова Бояна могла эту землю продать. Почему? Этого мы, вероятно, никогда не узнаем. Безусловно, это было связано со смертью Бояна. Может быть, он не оставил потомства, а может быть, семья Бояна решила покинуть Киев в связи с приходом к власти Всеволода и его детей — сторонников провизантийской политики, направленной против попыток болгар вернуть себе самостоятельность.
Княжеское достоинство Бояна — ключ ко всему остальному. Ликвидация его владений требовала особой церемонии. Это было в полном смысле слова государственным делом. Гарантом законности сделки выступала святая София в лице своего клира, перед которым Всеволожая не «купила», как переводили слово «крити», а сначала «сторговала» эту землю — совершила самый важный для покупки акт. Филологам еще предстоит найти объяснение тому, как возник этот термин. Пока же напомним, что еще в 19-м веке «рукобитье» происходило при покрытии рук полой кафтана или другой одежды.
После подписания акта была совершена покупка. Доверенные лица великой княгини заплатили обусловленную сумму продавцу (его доверенным лицам), а в храмовую казну внесли положенную «десятину» — семьдесят гривен собольих, проценты от семисот гривен.
Кто же при этом присутствовал? Софийский клир был представлен протопопом («попин») Иоакимом и попами Домило, Пантелеем, Степаном, Михаилом, Даниилом, Марком, Семеном и еще одним Михаилом, по-видимому, молодым и неженатым (тогда это допускалось), откуда и его прозвище — «Неженовичь». Свидетелями со стороны великой княгини выступали, как можно полагать, два великокняжеских духовника — Михаил «Елисавинич» и Иван «Янчин», а со стороны «княгини Бояновой» — Тудор Тубынов, Илья Копылович и Тудор Борзятич.
Но вот что интересно: трое последних, судя по именам с отчествами,— это, безусловно, люди светские, занимающие высокое социальное положение (бояре князя Бояна?), причем с болгарскими именами! Перед нами еще одно свидетельство того, что в лице князя Бояна мы имеем отпрыска болгарской царской ветви, переселившейся на Русь.
У нас нет оснований полагать, что в одно и то же время в Киеве одновременно жили «болгарский» князь Боян и русский поэт Боян, интересовавшийся болгарской историей («дунайский пласт» в «Слове о полку Игореве»!), славянской мифологией и описанный автором «Слова…» в тех же выражениях, в которых Лиутпранд в середине X века описывал сына царя Симеона — Бояна-Вениамина.
В свое время академик Д. С. Лихачев выразил сожаление, что я «отдал болгарам» «Слово о полку Игореве». Однако «нашего» Бояна от его царственного болгарского предка отделяют четыре или пять поколений, живших на русской земле. Он говорил и писал по-русски, как это делал, между прочим, и А. С. Пушкин, по своему происхождению (эфиоп!) еще более далекий нам, чем потомок дунайских славян. В X—XI веках от Волги до Адриатики развивалась единая культура, пользовавшаяся одним языком. Поэтому я считаю, что Боян, потомок болгарских царей, стоял у истоков русской светской поэзии.
Автор: Андрей Никитин.