История русской усадьбы. Часть вторая.
Лучшее из известных нам описаний новых больших усадеб конца XVIII века было дано Аксаковым, когда он рассказывал о летней поездке вместе с родителями к тете его отца, от которой они ждали наследства. По дороге они остановились в селе Никольском (Казанской губернии), принадлежавшем помещику Дурасову, и были приглашены к нему на обед: «Посередине большой площади, с двух боков застроенной порядками крестьянских изб, стояла каменная церковь, по-тогдашнему новейшей архитектуры.
Каменный двухэтажный дом, соединяющийся сквозными колоннадами с флигелями, составлял одну сторону четырехугольного двора с круглыми башнями по углам. Все надворные строения служили как бы стенами этому двору; бесконечный старый сад, с прудами и речкою, примыкал к нему с одного бока… В середине двора «был устроен мраморный фонтан и солнечные часы: они были окружены широкими красивыми цветниками с песчаными дорожками. Великолепное крыльцо с фонарями, вазами и статуями и еще великолепнейшая лестница, посередине устланная коврами, обставленная оранжерейными деревьями и цветами, превзошли мои ожидания, и я из дворца английского лорда перелетел в очарованный замок Шехеразады» – писал Аксаков.
И было чему удивляться: «обитая бархатом или штофом мебель из красного дерева с бронзою, разные диковинные столовые часы то в брюхе льва, то в голове человека… — все было так богато, так роскошно…» — и это в глуши Казанской губернии. «Между тем Дурасов предложил нам посмотреть его сад, оранжереи и теплицы». Парк, вероятно, был в живописном, английском духе. Во всяком случае, в нем хозяин устроил различные павильоны, которые британцы называют «садовыми безумствами». Мне приходилось рассказывать английским историкам усадеб о затеях Дурасова, и они приходили в полный восторг, находя их квинтэссенцией идеологии «сельских радостей». «Да, у меня и свиньи такие есть, каких здесь не видывали, — говорил Дурасов, — я их привез в горнице на колесах из Англии». У него «в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиною с небольшую корову. Хозяин… особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: «Посмотрите на уши, точно печные заслоны!»
В такой усадьбе можно было пообедать за роскошно сервированным столом, посреди которого стояли в кадках цветущие померанцевые деревья, попробовать удивительной тройной ухи, которую варили из нескольких сортов рыб, последовательно сменявших в котле один другой, и куда лишь в конце опускали свежую стерлядь, выпить «заветной запеканки», заесть воздушным пышным курником. «Гастрономическое» перечисление можно продолжать до бесконечности, и оно тоже способно показать важную сторону усадебной жизни. Однако нельзя не отметить, что русская усадебная кухня быстро менялась, вместе с устройством домов и парков. Тяжелые и жирные блюда, заправленные обильно собственными сметаной и маслом, так называемые соусы (а без трех соусов в приличном доме редко за стол садились) сменялись котлетами и мелкой дичью, приготовленными под влиянием французских рецептов. Появились на десерт желе и блан-манже.
Однако долгие обеды тоже могли наскучить. И во время очередной перемены вдруг «задняя стена залы зашевелилась, поднялась вверх и гром музыки поразил мои уши» — писал Аксаков. «Две девицы в прекрасных белых платьях… принялись петь». Устраивались, как известно, также концерты роговой музыки. Они могли сопровождать праздничные трапезы, но звуки рогов звучали особенно упоительно во время катания в лодках по реке или пруду.
Но все же эти затеи не удовлетворяли в полной мере возвышенные души. Даже крепостной театр рубежа XVIII и XIX веков, потом «благородный театр» с актерами-любителями, вошедшие в моду при Николае I «живые картины» не могли соперничать с театрализацией реальности, которая происходила в русской усадьбе на протяжении всей ее истории.
Слово «театрализация» не очень-то здесь подходит. Спектакль предполагает публику. Художественный мир усадьбы владелец устраивал для себя. Едва ли не каждый стремился создать в поместье как бы «действующую модель» идеального мира, неважно, — была ли она патриархальной или новомодной. В основе ее всегда лежало представление о личном счастье, которое стремились превратить в действительность и способами благоустройства хода жизни, и за счет создания идеального облика этой жизни, запечатленного в архитектуре, парке, картинах пейзажа. Пожалуй, это самая важная черта русской усадьбы, в столь большой степени не присутствующая во французских, английских или американских усадьбах. Конечно, везде поместье представляло собой замкнутое единство, построенное в соответствии с традицией, требованиями прагматики и представлениями хозяина о красоте. Однако нигде, как кажется, усадебный мир не оказывался столь малосвязанным с древними традициями сельской жизни, и нигде так часто не жертвовали соображениями экономики для воплощения идеала, как в России.
Всякий раз владельцы старались создать картину благоустройства и благоденствия, как их понимали, — для своей семьи, окружавших ее дворовых, наконец, местных крестьян. Среди помещиков конечно бывали изверги и подлецы, но даже их действия необходимо вели к созданию такой организации и облика жизни, в которых в зримых формах отражались их личность и представление о мире. И, вероятно, больше было порядочных, стремившихся к всеобщему счастью людей. Каждый из них действовал по-своему — Новиков, с его «коммунальными» домами для крестьянских семей в Авдотьино или Аракчеев, превративший Грузино в образцовое «военное поселение».
Воплощение в реальность представлений о совершенной сельской жизни требовало от хозяев усадеб многих забот, важнейшие из которых разделяло с ними государство. Требовалось определить точные границы каждого из «частных миров» дворянских поместий. Было совершено в течение второй половины XVIII века почти по всей России генеральное межевание. Внутри всякого владения постепенно изменялась структура земель. «Просвещенная» агрономия обеспечила новые методы обработки полей и устройства садов. «Вольное экономическое общество», «Практическая школа земледелия», под покровительством двора, содействовали их распространению. И в XVIII, и в XIX столетии особенно, модными были различные нововведения в английском духе.
Однако никак нельзя думать, что идеал усадьбы был перенесен к нам с Запада. Конечно, были помещики, стремившиеся жить «по-французски» или «по-английски», но все же «русская стихия» поглощала все, что пытались внести в нее любители британских плугов и французских теплиц. Иван Петрович Берестов, герой пушкинской «Барышни-крестьянки» любил говаривать: «Да-с… у меня не то, что у соседа Григория Ивановича. Куда нам по-английски разоряться! Были бы мы по-русски хоть сыты». А Бунин в «Антоновских яблоках» сам свидетельствовал: «Склад средней дворянской жизни еще и на моей памяти, — очень недавно, — имел много общего со складом богатой мужицкой жизни по своей домовитости и сельскому старосветскому благополучию». Если русская деревня влияла на усадьбу, то не в меньшей степени происходило и обратное. Каждый дворянский дом был примером новой культуры, отличной от веками складывавшихся традиций. Из него проникали в крестьянские дома достижения медицины и агрономии, грамотность. Да и сам облик усадьбы, характер жизни в ней образовывал сельских жителей, в то же время формируя характерный ландшафт.
Свобода обреталась в парке. Удивительно, но русский сад оказывается «свободнее» в своих формах английского, где, казалось бы, декларировалась естественность и подражание природе. Но ландшафтный сад в Великобритании обладал сложными и строгими правилами, не следовать которым было невозможно, оставаясь джентльменом. Например, сохранять регулярные боскеты и прямые аллеи отнюдь не рекомендовалось, и мало кто отваживался на это. Русский сад во второй половине XVIII и в XIX веке включал в себя что угодно.
Практически во всех усадьбах в живописную композицию «английских» садов внедрялись регулярные фигуры, сохранившиеся от парков, разбитых по французской или голландской моде, часто создавались многоярусные террасы, связанные своим происхождением с садовым искусством итальянского барокко, также сохранялись и некоторые устройства, характерные еще для больших поместий позднего русского средневековья, например, «садки» и «сажалки» — рыбные пруды разных типов, которые встречаются у нас во множестве и нередко создают самую привлекательную часть парка.
«Прославление императоров также запечатлелось в русских садах множеством памятников. Иногда случалось и противоположное. В своей усадьбе владелец чувствовал себя монархом, царем и возникали самые удивительные церемонии — от почтительного подражания до безумной пародии придворной жизни. С этим оказывались связаны многие парковые постройки, навеянные сооружениями Павловска или Царского Села.
Автор: Дмитрий Швидковский