В поисках Бояна
В истории каждого народа существуют загадки, дразнящие воображение исследователей. Нередко их истоки открываются в иных веках и странах. Возможно, такова и загадка Бояна — древнейшего русского поэта, чье имя донесло до нас «Слово о полку Игореве». Что представлял собой этот человек, к творческому наследию которого с таким пиететом относился автор «Слова…»? Поэт XII века не раз вспоминает имя своего предшественника, живописует его вдохновенную манеру исполнения, цитирует его слова, напоминает о сюжетах его поэм. Благодаря этому мы знаем, что Боян воспевал «старого Ярослава» (вероятнее всего — киевского князя Ярослава Мудрого), единоборство его брата Мстислава с касожским князем Редедей и «прекрасного Романа Святославича», внука Ярослава Мудрого, погибшего в 1079 году от рук половцев…
В свое время мне удалось показать, что автор «Слова…» не просто вспоминал Бояна, но и широко использовал его поэтическое наследие в первой части поэмы. В более или менее переработанном виде он донес до нас остатки строф древнейшего известного нам по имени русского поэта, время жизни которого большинство исследователей датируют второй половиной XI века.
Если прежде было распространено представление о Бояне как о певце-гусляре черниговских князей, то теперь большинство исследователей склоняются к мнению, что «песни Бояна» были им написаны, то есть принадлежат литературе, а не устному творчеству. Только так произведения Бояна могли повлиять на «Повесть временных лет», в которую из его поэмы попал сюжет о единоборстве Мстислава Владимировича с касожским князем и — по-видимому — сведения о борьбе за главенство между Мстиславом и Ярославом. И автор «Слова…», живший веком позже, только из сборника произведений Бояна мог заимствовать необходимые ему отрывки.
Другой его современник, опираясь уже на текст «Слова…», дополнял и «уточнял» отдельными деталями прозаическую повесть о «походе» Игоря Святославича, дошедшую до нас в составе летописи по Ипатьевскому списку. Трансформируясь под пером средневековых поэтов, отрывки и реминисценции поэмы Бояна о сыновьях Святослава Ярославича переходили из одного произведения в другое — из «Слова…» в «Задонщину», оттуда — в «Сказание о Мамаевом побоище». Вместе с ними туда попадали и более ранние заимствования самого Бояна из каких-то произведений его предшественников.
Можно с большой долей достоверности утверждать, что Боян был далеко не первым поэтом в древнерусской литературе. Ее корни уходят во вторую половину IX века, в эпоху расцвета славянской письменности на территории Первого Болгарского царства, чье культурное влияние явственно прослеживается на берегах Днепра.
Речь не только об истоках славянской письменности, о миссии Кирилла и Мефодия, о крещении Болгарской земли и христианской проповеди учеников славянских просветителей. Известны находки русских надписей X века, широкое использование письменности уже в начале этого столетия в дипломатической практике русов (договоры Олега с греками) и болгарское посредничество в развитии древнерусской переводной литературы. Сам текст «Слова о полку Игореве» сохранил обширный пласт исторических реалий и имен, указывающих на гораздо большую древность, чем время, в которое жил Боян. Постоянные упоминания Дуная, Трояна, имен славянских божеств и многого другого, что вошло в поэму ХІІ века вместе со стихами Бояна, убеждают в усвоении автором этого материала из произведений его неведомых предшественников — поэтов X, а может быть, и IX века.
В «славянстве» последних нет оснований сомневаться. Ни Даждьбог, ни Стрибог, ни Дева-Обида не могли быть найдены этими поэтами и Бояном в поэзии византийской или западноевропейской. Точно так же напрасно искать там «Великого Хорса» или Всеслава, под которым, как предположили мы однажды с Г. Ю. Филитшовским, первоначально подразумевался не полоцкий князь второй половины XI века, а мифический герой (прародитель?) славян («Всеслав»).
По-видимому, предшественники Бояна были связаны с основным массивом славянства, с Дунаем, с Первым Болгарским царством, в котором они только и могли выступать в качестве профессиональных литераторов — не рапсодов, народных певцов, а людей, создававших свои произведения на пергамене, и при этом настолько высоко образованных и независимых, что для них не существовало церковного запрета на «языческую» тематику и светское содержание.
Я вовсе не хочу утверждать, что сами они были язычники. Использование тем же Бояном образов славянской мифологии не вступало в противоречие с его широкой начитанностью в священных книгах и богослужебной литературе, цитаты и перифразы из которой исследователи «Слова…» обнаруживают в большом количестве. Больше того, вопреки уверениям ряда ученых о «языческом мировоззрении» Бояна и автора «Слова…» мы находим в «Слове…» цитату, касающуюся князя Всеслава и прямо связываемую с именем Бояна, которая свидетельствует о безусловно христианском миропонимании — о том, что никому не избежать «Божьего суда». Речь здесь идет не о смерти (как некоторые склонны толковать), а о единственном для всей «животной твари» Страшном суде в конце времени.
Естественный интерес к Бояну как к поэту XI века подогревался, с одной стороны, полным отсутствием упоминаний о нем в летописях и других документах (при всей его неординарности), а с другой — обостренным вниманием к нему со стороны болгарских историков. Их интриговало имя поэта — безусловно не славянское, а тюркское, к тому же широко распространенное в Болгарии и практически не встречающееся в других славянских странах. Впрочем, археологические раскопки и историографические изыскания убедили нас, что имя «Боян» все же было известно в Древней Руси.
В Новгороде существовала «Боянова улка»; имя Бояна обнаружено на одной из берестяных грамот XI века в Старой Русе. Однако такие единичные находки по сравнению с массовым бытованием имени Бояна в Болгарии только подчеркивают его чужеродность славянскому миру. Тем более что они приходятся на то время, когда на Руси были в ходу болгарские книги и жили потомки болгарских эмигрантов.
Но вот что интересно. В истории Болгарии имя «Боян» отмечено в древний период исключительно в среде болгарской знати, более того — в царской семье. Первым Бояном, отмеченным византийскими историками на берегах Дуная во второй половине VI века, был болгарский хан, требовавший дани от императора. В конце VІІ века это имя носил один из сыновей хана Кубрата, его наследник. В 764 году болгарский князь Боян заключал мир с Константинополем, а в 833 году болгарский хан Омортаг казнил своего брата Бояна за приверженность христианству. Кроме брата у Омортага был еще и сын Боян, о котором упоминает охридский епископ Феофилакт.
Наибольший интерес у исследователей вызывает тот Боян, который был сыном болгарского царя Симеона, внуком Михаила-Бориса I. О нем сохранилось любопытнейшее свидетельство кремонского епископа Лиутпранда, посетившего Константинополь в 949 — 950 годах. Христианское имя Бояна было Вениамин. Он получил прекрасное образование в Константинополе, отказался в пользу своих братьев от престола и целиком посвятил себя наукам и искусствам: изучал алхимию, был поэтом, занимался врачеванием и по желанию — как писал Лиутпранд — «мог превращаться в волка или в орла». Последнее указание прямо сближает его с «нашим» Бояном, который, по свидетельству автора «Слова…», подобно Орфею, чаровал всех своим пением и игрой, а равным образом «рыскал серым волком по земле, сизым орлом под облакы».
Что выпало в жизни Бояну-Вениамину, где он жил и когда умер — до сих пор загадка для историков. Между тем весь комплекс сведений о Бояне, поэте второй половины XI века, в «Слове о полку Игореве» заставляет вспомнить именно этого болгарского Бояна. Конечно, русского Бояна и болгарского разделяет более века, если считать, что Боян «Слова…» умер в конце 80-х годов XI столетия. Но, может быть, русский поэт Боян — отпрыск все той же болгарской династии, прямой потомок Вениамина?
Именно так попытался поставить вопрос болгарский исследователь Н. Балабанов в 1920 году. Касаясь другой исторической загадки — появления в 70-х годах XI века в Киеве знаменитых «изборников» Святослава 1073 и 1076 годов, которые являются копиями с подлинников, созданных в Преславе или Плиске для личной библиотеки царя Симеона болгарского, — он предположил, что оригиналы могли быть принесены на Русь воинами Святослава, а может быть, и сыном царя Симеона, Бояном-Вениамином. Подобная гипотеза не противоречила известным фактам. Действительно, сын царя Симеона мог быть уведен в плен, а мог переселиться на берега Днепра, спасаясь от оккупации Болгарии византийскими войсками. Однако аргументация Балабанова основывалась на другом. Он полагал, что «волшебник» Боян был язычником и потому перебрался в языческую Русь, став при Святославе придворным певцом…
Последнее, конечно, очень спорно. Ведь занятия магией не мешали человеку быть правоверным христианином. Но мысль об эмиграции потомков царя Симеона на Русь заслуживает пристального внимания. Почти в каждом европейском княжестве или королевстве в те времена можно было встретить младших сыновей (или представителей боковых династических ветвей) правителей соседних стран, изгнанных из отечества или ушедших по собственному почину.
Их можно было встретить и на Руси. Так, русские летописи сообщают, что в 1165 году к галицкому князю Ярославу бежал из Византии его свойственник, будущий византийский император Андроник Комнин, которому русский князь «в утешение» дал несколько городов на все время его пребывания в добровольном изгнании…
Продолжение следует.
Автор: Андрей Никитин.