Сказание о первом переветнике

миниатюра

Вообще-то таких людей на Руси величали несколько иначе, чем это сделал автор, и относились к ним с меньшим пиететом. Позднее их обычно называли переветниками, то есть, попросту говоря, изменниками. Потому что «держать перевет» означало «ссылаться с врагом, посылать ему вести, перебегать к нему», словом, «изменять». Киевский летописец этого термина еще не знал, но выразился тоже излишне резко, заклеймив Блуда и ему подобных как людей «неистовых» и «горших бесов» (то есть еще более мерзких), вспомнив по этому поводу кое-что из псалмов Давида: «О, злая лесть человеческа! Якоже Давыд глаголеть: ядый хлеб мой възвеличил есть на мя лесть. Се бо лукавьствоваше на князя своего лестью (обманывал его) И паки: языки своими льстя-хуся; суди им, Боже, да отпадуть от мыслий своих, по множьству нечестья их изрини а (извергни их), яко прогневаша тя, Господи».

Вот какой ни с чем не сообразный эмоциональный всплеск вызвала у летописца, в целом более чем лояльного к крестителю Руси, героическая подпольная деятельность Блуда. Конечно же, он был не прав, что легко доказал бы любой нынешний поборник строительства бесправового полугосударства. Ведь никакого писаного закона в Русской земле, кажется, еще не существовало. «Правда Ярослава» — древнейшая часть «Русской Правды» — возникнет почти полстолетия спустя. К тому же ни в ней, ни в «Правде Ярославичей», ни в законодательстве XII века ничего насчет подобных преступлений сказано не будет. Соответствующая «статья» впервые (если судить по сохранившимся памятникам) появится в «Псковской Судной Грамоте», которая создавалась на протяжении XIII—XV веков.

А раз не было письменного закона, то как же прикажете судить? Неужто на основе обычного права? А каково оно было, кто-нибудь точно знает? Нет, современные переветники, хоть и удостоившиеся издания книжек даже на преданной ими Родине, могут лишь позавидовать тем временам полного правового беспредела. Ну а брань (моральное осуждение) всяких там древних историков, она же на вороту не виснет… Может быть, так и рассуждал Блуд, внимательно слушая речи пробравшихся в Киев для встречи с ним агентов, которых летописец именует послами (свидетельство неразработанности специальной терминологии на этом раннем этапе развития секретных служб).

А они были соблазнительны. «Поприяй ми (поприятельствуй мне),— велел передать Владимир или его воевода от лица князя,— аще убью брата своего, имети тя хочю во отца место, и многу честь возьмешь от мене; не яз бо почал братью бити, но он; аз же того убоявъся придох нань» (то есть я, мол, испугался, что он и меня убьет, поэтому вынужден был сам пойти на него. Логика в таком рассуждении, конечно, была, и Блуд быстро проникся ею. Да и посул ведь был презаманчивый!). Впрочем, Блуд, кажется, не впервые получал от Владимира лестные предложения, и вербовка его произошла значительно раньше. Причем, вероятно, не его одного, а с сообщниками. Что касается последних, то их наличие обусловливалось уже самими специфическими особенностями «производства» таких деликатных дел. Вряд ли бы, например, без помощи выполнявших приказы Блуда людей посланцы Добрыни смогли наладить с ним прочный контакт. Да и летописец отметит, что во время осады сам Блуд «слэше к Володимеру часто» (собственных, очевидно, агентов).

Возможно, что в своей обличительной «филиппике» против нечестивца, который «преда князя своего», средневековый книжник не случайно несколько раз употребил множественное число. Если так, то он, разумеется, имел при этом в виду не только мелких сошек, но и людей калибра самого Блуда. Не тех ли, о которых говорилось в Иоакимовской летописи? Не во время ли похода Ярополка к Смоленску и Полоцку попал киевский воевода в расставленные Добрыней сети?

Все это очень возможно, потому что и Никоновская летопись тоже утверждает, будто Блуд «бе уласкан и улщен Владимиром» задолго до того, как новгородские кони начали пастись на приднепровских лугах. По Никоновской, правда, вербовка произошла еще в тот период, когда соперники сидели в своих столицах и острили боевые мечи. Но это и понятно, поскольку историк XVI века ничего не знал о походе войска Ярополка в землю кривичей. И следовательно, агенты Добрыни должны были у него добираться из Новгорода до самого Киева. У Татищева сказано несколько иначе и подробнее. Владимир, пополнив все же свои войска полочанами и кривичами, то есть добившись одной из целей своего сватовства к Рогнеде, «пошел к Киеву на брата Ярополка для мсчения убивства Олегова и своея обиды». Историк, видимо, излагает здесь события по одной из бывших в его руках летописей — «манускрипту Хрущева», который, с одной стороны, подтверждает связь Владимира с Олегом, а с другой — выдвигает новую причину вражды новгородского князя с Киевом. Вероятно, обида и заключалась в посажении Ярополком в Новгороде своих посадников.

«Но ведая брата Ярополка храбра и сильна, умыслил любимца Ярополкова и воеводу главнаго, Блюд имянуемаго, послал ко оному тайно склонить великими обесчаниями, чтоб Владимиру помог брата Ярополка победить. Блюд же обнадежил в том Владимира». Здесь мысль завербовать Блуда приходит к Владимиру и Добрыне как бы в начале марша на Киев. Причем подчеркивается исключительное положение Блуда при дворе киевского князя. По-видимому, он был чем-то вроде визави Добрыни, то есть имел те же чины и занимал те же должности, что и Добрыня при дворе Владимира. Два начальника тайной службы наверняка знали друг друга еще по давним Святославовым временам, может быть, дружили домами и коротали вечера за медвяными чарами. Немудрено, что они быстро нашли общий язык и один разведчик начал работать на другого.

Уговорить его, может быть, было и не так уж сложно. Блуд ведь выдвинулся на первые роли при Ярополке совсем недавно. Читатели помнят, что еще в 977 году молодого киевского князя опекал Свенельд. После битвы у Вручего он навсегда исчез с летописных страниц. Либо впечатлительный Ярополк не простил ему гибели брата («О люте ми, яко осквернился убийством брата моего, — восклицает Ярополк над телом Олега у Татищева, — лучше бы мне умереть, нежели тебя, брате, тако видети, еже злый клеветник учинил!» И к Свенельду: «Виждь, ты сего хотел, что тебе воздам за сию пагубу?»). Либо он уже слишком одряхлел (служил ведь еще Игорю), либо умер. Так что Блуд занимал сей высокий пост всего без году неделю.

По летописи, Владимир осадил Киев в 980 году, а по «Памяти и похвале» Владимиру монаха Иакова — двумя годами раньше. Наверное, Блуд еще не успел извлечь всех выгод из своего положения. А может быть, самое имя или прозвище нового баловня судьбы (от глагола «блудити» — блуждать, скитаться, плутать, заблуждаться, ошибаться, развратничать) свидетельствовало об определенных наклонностях характера. И «приобрел» Добрыня Блуда не потому, что тот был идейным борцом за языческие ценности (о чем иногда пишут), а, как недвусмысленно указал летописец, — за посул еще более теплого местечка при новом дворе. Вербовка Блуда примерно совпала с изгнанием из Новгорода посадников Ярополка. Добрыня и Владимир использовали их в качестве своего рода послов, передавших киевскому князю дерзкие речи недавнего беглеца. Но кто знает, не взяли ли они на себя труд и пошептаться еще раз с Блудом насчет измены? Надо ведь было как-то отрабатывать милость вернувшегося новгородского властителя: мог запросто и живота лишить… Однако кто и при каких обстоятельствах представал перед воеводой в Киеве или ином месте в облике змея-искусителя, остается все же лишь гадать.

Но зачем было снова соблазнять Блуда в Киеве, если все было улажено заранее, спросят читатели. Видимо, его покупали не оптом, а в розницу, поэтапно. Сначала, может быть, на Друче или загодя на Днепре, потом проверили готовность Блуда «приятельствовать» и уточнили условия. Ясно, во всяком случае, что отправка к вражескому военачальнику в осажденный город «посла» с более чем откровенными предложениями без какого-либо предварительного зондажа выглядела бы слишком рискованной.

Но вернемся к событиям в Киеве. Блуд, как уже говорилось, благосклонно выслушал «послов» новгородского князя и велел передать ему: «Аз буду тебя в сердце и в приязньство». После чего тут же «лукавством» принялся дезориентировать «смутившегося» Ярополка, который начал было готовить войско к походу: «Княже, для чего хочешь войско трудить, я бо совершенно ведаю, что Володимер во своих войсках любви не имеет и яко рабинич укоряем. И когда тебе увидят войска его, все без бою предадутся тебе; для сего нет нужды тебе противо его выходить, но жди его в Киеве». Так передает «льстивую» речь Блуда Татищев, подтверждая, что «главный воевода и любимец» Ярополка руководил киевской разведкой. И в приведенных только что выражениях докладывал своему князю новейшие агентурные данные.

По Никоновской летописи, Блуд выразился иначе и красочнее: «Не может противу тебе стати брат твой меньший Володимер, якоже синица на орла брань сотворити, не смущайся убо боятися его, и не утруждай воиньства своего собирая». А сам начал регулярно посылать в стан новгородцев разведчиков или лазутчиков. Естественно, не за свежими данными о противнике, а для обмена информацией и согласования с будущим «сыном» собственных действий. Прикрытие было безупречным. «Агент заработал».

Вскоре Добрыня и Владимир узнали, что воевода-переветник готовится взять на себя исполнение акции, необходимость которой в общей форме уже объяснили ему вербовщики. Летописец говорит: «Блуд затворися с Ярополком, льстя ему, слэше к Володимеру часто, веля ему пристряпати (устремиться, приступить) к граду бранью, а сам мысля убити Ярополка».

А вот как полтысячи лет спустя рассказывал об этом европейским читателям посол императора Священной Римской империи к великому князю московскому Василию III барон Сигизмунд Герберштейн, весьма внимательно знакомившийся с русскими историческими хрониками. «Осадив Киев, Владимир тайно послал гонца к Блуду, ближайшему советнику Ярополка… он просил его совета, как погубить брата. Вняв просьбе Владимира, Блуд обещал ему убить своего господина, Владимир же пусть-де пока штурмует крепость». По Татищеву, «начал Блуд часто ко Владимиру тайно посылать, показуя ему способы ко одолению и убийству Ярополка». То есть предложил на благо рассмотрение начальства несколько вариантов осуществления акции. Но заговор не удался, и политическое преступление пришлось отложить до лучших времен.

Блуду каким-то образом мешали горожане («гражаны же не бе льзе убити его»; «не можно было его тайно или явно убить»). Воевода не отчаивался и отрабатывал грядущие дивиденды тем, что удерживал Ярополка, который был «храбор вельми», от вылазок. «Блуд же не възмог, како бы погубити и, замысли лестью, веля ему ни излазити на брань из града».

Можно подумать, что Блуд страховал Владимира от неудачи в открытом бою с Ярополком (ведь военное счастье неверно), неудачи, которая разрушила бы все предприятие. Но у Татищева намерения слуги двух врагов — «любимца» киевского князя и «приятеля» новгородского — разъяснены иначе. «Блюд же… умыслил Ярополка коварством к погибели привести, советовал ему не пусчать войска из града на брань, хотя умные советовали прилежно, чтоб Ярополк, не томя войска во граде, выступил в поле и, не страшася, на Владимира наступил. Но он, более веря оному коварному своему любовнику, того не учинил. Войско же Ярополково, видя, что их без пользы с великим утеснением во граде заперши держат, стали тайно ко Владимиру отходить, а Блюд посылал ко Владимиру, дабы ко граду неоплошно приступал».

То есть Блуд, как можно понять, попытался спровоцировать собранных Ярополком ратников из разных градов и весей, недовольных условиями службы, бездельем и длительным отрывом от домов, на измену. И преуспел. Если сведения историка верны, то воевода уже «заслужил» перед Владимиром. Ведь он постепенно лишал его соперника средств к сопротивлению, вязал его по рукам и ногам, одновременно усиливая осаждающих. Можно предположить, что «люди» Блуда провели в войсках Ярополка кое-какую разъяснительную работу. Не забыв и киевлян, многим из которых тоже не могло нравиться скопление в городе праздношатающихся военных. Словом, Блуд планомерно готовил капитуляцию Киева. И однажды почтительно доложил нервничавшему Ярополку (это был уже доклад начальника контрразведки): «Кияне слются к Володимеру, глаголюще: приступай ко граду, яко предамы ти Ярополка, побегни за град» (у Татищева начало: «Ныне сведал…»).

миниатюра

Трудно сказать, насколько Блуд наклепал при этом на горожан, вложив в их уста собственные мысли и выдав своих агентов или бежавших от Ярополка воинов за киевских переветников. Но павший духом князь поверил. «Побегни за град!» — нашептывал «любимец». «Умные» на этот раз помалкивали. И Ярополк побежал. Он заперся с «верным» воеводой в городке Родне. А Владимир 11 июня действительно беспрепятственно вошел в Киев. Защищать горожанам было уже некого.

Блуд между тем продолжал зудеть над ухом Ярополка: «Видиши, колько вой (воинов) у брата твоего? Нама их не перебороти; твори мир с братом своим». «Нама» — двойственное число от «мы». Блуд тщился показать, что вместе с князем героически руководит обороной. «Льстя под ним се рече», — напомнил летописец. Но Ярополк этих строк не читал. Поэтому он снова согласился: «Так буди». Донельзя довольный Блуд с чувством добросовестно выполненного долга немедленно отправил донесение Владимиру (и Добрыне): «Яко сбысться мысль твоя, яко приведу к тебе Ярополка, и пристрой убити и». Значит, в процессе обмена информацией между «Центром» и агентом задание последнему было скорректировано: «объект» следовало доставить к победителю живым.

В ожидании скорой развязки Владимир приехал на теремной двор Святослава (видимо, тот самый, на котором при Ольге закопали в землю ладью с древлянами) и «сел» там с дружиной. Блуд в это время «дожимал» податливого как воск Ярополка: «Пойди к брату и рьчи ему: что ми ни вдасти (взамен киевского стола), то яз прииму». И Ярополк пошел. Напрасно один из «умных» и верных ему людей — Варяжко,— сообразив, наконец, к чему клонится дело, пытался удержать его от рокового шага: «Не ходи, княже, убьют тя!» — и советовал бежать к союзным Ярополку печенегам, чтобы набрать там новое войско. Ярополк потерял не только всякую способность к сопротивлению, но и инстинкт самосохранения. Да и Блуд был начеку. По словам одной летописи, он тут же вмешался: «То ти есть милостник у князя!» — внушительно заявил он Варяжко. То есть: «Перед тобой княжеский любимец» — а не кто-нибудь! Обеспокоенный воевода явно спешил одернуть непрошеного советчика, напомнить ему, чье мнение он дерзает оспаривать.

Варяжко еще более дерзко ответил: «Всяк милостник подобен змеи запазушней!» Можно представить, как екнуло сердце у Блуда. Неужели провал? В самый канун полного торжества! Но, судя по дальнейшему развитию событий, выдержка ему не изменила. Он не схватился украшенными перстнями пальцами за меч, не стал затравленно озираться по сторонам в поисках спасения. А у Варяжко, видимо (если этот эпизод не вымышлен), не было каких-либо доказательств своей правоты и предательства «милостника», кроме смутных подозрений. Ярополк ему не поверил. Он явился на теремной двор, и едва «полезе в двери», как два варяга «подъяста» его мечами «под пазусе». (Владимир ведь не зря «сидел» с дружиной. На этом совете Ярополку, очевидно, был вынесен официальный приговор, который тут же и привели в исполнение.) Блуд в это время быстренько прикрыл двери и «не да по нем (Ярополке) ити своим». Как точно сказано: «своим»… А впрочем, акция была разыграна как по нотам и сделала бы честь и современным службам. Видимо, все было продумано до мелочей заранее (важно было, например, чтобы Блуд в нужный момент сумел отделить Ярополка от его свиты) и агентурная связь до самого конца работала бесперебойно.

Так произошел второй государственный переворот в Киевской Руси. Читатели не забыли, наверное, что первый совершил почти за сто лет до этого вещий Олег. Кстати, не кажется ли вам, что они (эти перевороты) чем-то похожи? И тут, и там — заговор с помощью импровизированной или заблаговременно созданной тайной службы; заманивание противника в ловушку; политическое убийство с использованием услуг «профессионалов»; войска, ожидающие в засаде или вступающие в дело; демагогическое обвинение соперников в нелегитимности или таком нарушении ее, которые ставят их вне закона и вынуждают пламенных борцов за справедливость выступить на ее защиту; нежелание слушать доводы обвиняемых, потому что речи о попранной справедливости — это так, для истории, это речи волка из крыловской басни.

Помните, что сказал Олег Аскольду и Диру? «Вы не князья и не княжеского рода. А вот я княжеского рода». И тут же восстановил эту самую справедливость. А Владимир так и вовсе без разговоров обошелся. А может быть, все подобные перевороты, в сущности, близнецы-братья? Ведь и в наше время чуть ли не единственный аргумент победителя — что он «от роду княжа» (то есть что ему, по басне, хочется кушать). Разве что «пресса» вела себя по-разному. Действия Олега летописец оставил без комментария, а Владимира и вовсе осудил, хотя ругал князя с умом — не самого нового венценосца, а завербованного им агента-переветника. У нынешних же «летописцев» мед каплет с языка при описании подвигов новых Блудов, а следовательно и их хозяев. Впрочем, это только так, к слову. «Мы же на прежнее возвратимся», как говаривал древний летописец, когда ему тоже случалось отвлечься.

Остается сказать о странной позиции, занятой в отношении Блуда художником Радзивилловской летописи, точнее, иллюстратором ее оригинала. Он посвятил войне Владимира с Ярополком пять миниатюр. Но при всем старании я не смог обнаружить ни на одной из них нашего героя. Вот, например, Ярополк с дружиной бежит в Родень. Конечно, Блуд где-то здесь. Но все дружинники — близнецы-братья. Любой из них может быть и не быть воеводой. Хотя странная маленькая фигурка на стене Родня, которая пальцами-граблями указывает на хлопающую крыльями «вещую птицу» на дереве, как бы вопиет: тут он, предатель! А вот Владимир с дружиной — и, кажется, с Добрыней — ждет на теремном дворе. Справа Ярополк размышляет с кем-то из приближенных, что же ему делать в создавшейся ситуации. Однако стоящий перед ним очень симпатичный молодой человек в высокой круглой шапке, с приветливой миной на лице — это, конечно, не Блуд, а Варяжко, чья личность не могла не вызвать горячего сочувствия у художника.

убийство Ярополка

Вот, наконец, сцена убийства Ярополка. Несчастный князь как бы распят в проеме дверей, пригвожденный к ним мечами двух свирепого вида молодцов. Владимир, сидя на престоле, хладнокровно руководит трагическим действом. Рядом с ним какой-то простоволосый юноша всплескивает руками, выражая потрясение происходящим. Но это лишь персонификация потрясения самого живописца, а не реальное действующее лицо и, конечно же, не Блуд, который, как помнят читатели, остался за дверями.

Получается, что один из главных героев происшедших событий, без участия которого они протекали бы совсем иначе, оказался совершенно обойденным художником. Его не пожелали «даже вставить в книжку». Точнее, однажды все-таки вставили. Но это было уже в контексте событий 1018 года, о которых читатели узнают чуть позже. Блуд там настолько невыразителен, что его можно «вычислить» лишь по жесту, которым он сопровождает свою остроумную реплику насчет достоинств польского князя Болеслава. Главное же, Блуд в этом сюжете выступает в совсем иной роли, обычного дружинного воеводы.

А вот в основном качестве — тайного резидента Владимировой разведки — Блуд миниатюриста никак не заинтересовал. Или заинтересовал, так сказать, отрицательно. В чем тут дело? Ссылаться опять на соображения секретности как-то уже неудобно. Пожалуй, причина в другом. Средневековая живопись обладала гораздо меньшим набором красок для передачи психологии, вариаций душевного состояния людей, чем современная ей литература. Художники удовлетворительно, а в лучших образцах великолепно, справлялись с полярными характеристиками типа: «хороший» — «плохой». А промежуточные состояния были для них камнем преткновения уже потому, что они долгое время не знали искусства портрета, не располагали арсеналом необходимых для решения столь сложных задач выразительных средств. Блуд относился как раз к числу таких персонажей, которые никак не вписывались в двухцветную шкалу.

С одной стороны, он, конечно, был изменник и предатель, а с другой — служил будущему равноапостольному крестителю Руси, создателю могущественного православного славянского государства. Христианская мораль художника и восприятие им ценностей отечественной истории вступили в противоречие и не позволили Блуду «отметиться» в иллюстративном ряде летописи. К большому, конечно, сожалению, для нас с вами, уважаемые читатели. По крайней мере, такова моя гипотеза, которую еще будет возможность проверить…

Вот и все о первом известном предателе. Пока еще не национального масштаба. Хотя следует оговориться, что оценка Блуда с нравственной, «общечеловеческой» точки зрения, конечно, не единственно возможная: нельзя не признать, что как тайный резидент спецслужбы Владимира он оказал последнему чрезвычайно большую услугу, можно сказать, преподнес ему киевское княжение на блюдечке. Чисто профессионально отечественная разведка могла бы гордиться тем, что второй государственный переворот в Киевской Руси, как и первый (при Олеге), был совершен, в сущности, сугубо агентурными средствами.

Автор: В. Плугин.