Духовная культура Абхазии

Святилище

Павел Александрович Флоренский в приснопамятном 1917 году писал в статье «Итоги», что нет ничего эфемернее зыбких однодневок научных истин. Вечно искусство: вечна этика. И предвечна религия. Он писал, что когда-нибудь осколки нашей позитивистской науки будут ютиться где-то на задворках культуры будущего, подобно тому, как в наши дни, реликты вавилонской науки скрываются в гадании старухи-знахарки. Самодовольные научные истины оказываются предрассудками, а из-под них яркими красками вновь выступают вечные истины. Отсюда наше обращение к корням всякого мировоззрения, к народной религии, ее истокам. К самым древним ее пластам. Отсюда инстинктивная неприязнь ко всякого рода обновленцам. И мы благоговеем перед первохристианами — они для нас первоисточник. Нас интересует археология — но не как кладоискательство; не только золотые монеты и разбитые кувшины ищут люди в прошлом. Мы обретаем там ответы на самые загадочные вопросы современности.

Но всегда ли нужно копать землю? Можно и перечитывать древние книги. А может быть, лучше обратиться к себе, к подсознанию детства и мудрости старости, прикоснуться к пра-мыслям и пра-идеям?

Много путешествуя, мы всегда обращали внимание на то, что принято называть этнографией. А после распада СССР интерес к прарелигиям стал почти повсеместным. Многие народы удивительным образом уберегли и донесли до наших дней живую культуру предков. Оказалось, что они всегда хранили исконный уклад, следовали его этике, даже поклонялись божеству в освященных традицией местах: в горах, на полянах, в рощах. А неосведомленному наблюдателю казалось, что люди поклоняются самим этим горам и рощам, и потому вера эта ему казалась язычеством, чем-то «плохим» и первобытным. Поэтому вырубали рощи, так же как позже сносили храмы. Но ни рощи, ни храмы не были предметом поклонения сами по себе.

И вот в конце XX века было сделано ошеломляющее открытие. Игорь Хварцкия и Лев Регельсон в своей книге «Земля Адама» показали, что древняя религия абхазов, как и религия многих других кавказских народов, ныне сосуществующая вместе с христианством у одних и с мусульманством у других, являет собой отнюдь не язычество, а древний монотеизм. Дохристианский монотеизм. Такой же, какому следовали библейские иудеи. Обоснованность этого сенсационного вывода доказывается и в книге А. Б. Крылова «Постсоветская Абхазия» (Москва, 1999). Эта книга и побудила нас поделиться с читателем своими мыслями.

Для не-этнографов этнография — это зачастую или наблюдение ритуальных плясок аборигенов в масках, либо выступления национальных ансамблей на подмостках концертных залов. Символом такой этнографии — со стороны и с высоты европейской цивилизации — стали отношения Робинзона с Пятницей, который в чем-то заменил потерпевшему кораблекрушение корабельному врачу дружбу с козой и попугаем. Повторяем: это взгляд европейского этнографа — в далекой командировке он лишь посмотрел и уехал. Но не так относятся к соседям, с которыми жили, живут и будут жить рядом.

Все мы читали «Робинзона Крузо». Но читали также и «Дерсу Узала» Арсеньева, даже не замечая того, что книга эта включает в себя научный отчет и переполнена, например, латинскими названиями растений. А читается легко. Не потому ли, что Арсеньев и старик-гольд Дерсу относятся друг к другу на равных. (Неравенство лишь в сыновней заботе о стареющем Дерсу.)

И этнограф Александр Борисович Крылов, с его удивительной любовью к изучаемому предмету, сумел стать допущенным к высшей духовной аристократии изучаемого им народа. Именно изучаемого: он смог быть внутри, не растворившись в этом народе, оставаясь исследователем.

А.Б.Крылов обнаружил целую цивилизацию, не известную ранее. Ему повезло, ибо древний абхазский народ недавно открылся и себе. Последние несколько столетий абхазы жили в соседстве с исламской цивилизацией, а последние полтора столетия — в рамках цивилизации христианской, находясь под громадным воздействием России и Грузии, которым абхазов перепоручили византийцы. Народные традиции, верования и обычаи были скрыты или просто незаметны, как незаметно бьется сердце. Описание Абхазии нередко сводилось к рассказам о долгожителях или кавказском застолье. (Лев Николаевич Гумилев как-то сказал: «Да оставьте вы эти «традиции» кавказского застолья. Такую пьянку могли придумать только русские офицеры».)

Волею судеб абхазский народ в последние годы оказался во многом предоставленным самому себе. Обратившись к себе, к своей исторической памяти, абхазы погрузились в удивительную амальгаму изначального монотеизма, установленных традицией обычаев (по-абхазски «аламыс») — настоящего кодекса поведения и поступков, своего рода рыцарского кодекса, согласно которому должен вести себя достойный представитель этноса.

В ряду этих понятий важное место принадлежит сословию жрецов. И нам представилась счастливая возможность судить об этом не только по книгам. Так случилось, что два года назад мы были приняты жрецом святилища Дыдрипш (Дыдрипшаныха) Зауром Чичба в его родовом доме. Не претендуя на научное осмысление феномена (это блестяще делает в своих работах тот же А. Б. Крылов), поделимся собственными впечатлениями об увиденном и услышанном.

Заур Чичба — человек лет сорока-пятидесяти, высокий, сухощавый, стройный, с удивительно проницательными черными глазами, с проникновенной, несколько даже застенчивой манерой общения с гостями. Он — из рода жрецов и сам жрец далеко не в первом поколении. Заур служил в армии, в ракетных частях, неплохо говорит по-русски, но когда идет речь о его высокой миссии, о святилище, предпочитает общаться через переводчика (кстати, нашим переводчиком был не кто иной, как сам Игорь Хварцкия, один из авторов книги «Земля Адама»).

Жрец является посредником между Богом, пребывающим в святилище, и людьми. Люди приходят к жрецу, чтобы поведать о своих спорах, обидах. Он не судит, не выносит приговор. В определенный день он призывает спорящих к подножию горы, на которой расположено святилище, приносит ритуальную жертву (обычно это Зарашек), произносит молитву, а затем предлагает тяжущимся или подозреваемому в каком-либо проступке подняться по длинной извилистой дороге к святилищу. Обряд жертвоприношения и молитва производят такое впечатление, что виновный порой тут же раскаивается в своем поступке и просит простить и помиловать его. Другие признаются в совершении преступления по дороге к святилищу, когда идут вслед за жрецом.

У жреца существуют «приемные дни», когда к нему со всех сел приходят люди с просьбой решить тот или иной вопрос. Так что жречество — это, кроме всего еще и правовой институт, разрешающий споры между людьми, семьями, кланами.

Многое в повседневной жизни абхазов поистине изумительно. Например, мальчик может обозначить свои родовые земли на колхозном поле и делает это так правильно, что соседи с ним полностью соглашаются. Так проявляется целостность родов и семей, их связь с отчей землей, с соседями, с друзьями, но и с врагами тоже.

Родовая этика оказывается самой высокой этической нормой. Даже правительство Абхазии опирается на народную этику, которая подчас оказывается сильнее гражданских институтов. Это и плохо, и хорошо: когда милиция оказывается бессильна, то обращаются к жрецу. Современному правозащитнику такое непонятно, но… На первое место выступает не формальный закон, а нечто более высокое. Это может себе позволить небольшой по численности народ. Становятся понятны не только взаимные родовые обязательства, но даже и кровная месть. Крылов приводит такой эпизод: некий молодой человек обидел девушку из другой семьи, и собственный отец убил его, мотивируя свой поступок тем, что не хочет допустить неизбежной в подобном случае кровной мести со стороны семьи девушки…

Что касается древних религиозных ритуалов, то, конечно, и сам жрец, и «рядовые» участники уже забыли их смысл. По крайней мере, предлагаемые ими объяснения нередко неубедительны. Мы уверены, что значение имеют не только количество ритуальных лепешек, но и число камней в очаге, количество приглашенных, каждое слово в молитвах.

Конечно, не зная абхазского языка, не поймешь глубину молитв, которые будто экспромтом произносит жрец. Но вот что чрезвычайно важно: даже в переводах на русский специалисты находят параллельные места, например с псалмами Давида. Что это? Поздние заимствования? А может быть, реликты, свидетельства общих корней с древними пракультурами? Или свидетельство того, что истина, некогда изреченная Давидом-псалмопевцем, а сегодня абхазским жрецом — одна и та же?

До недавнего времени абхазская духовная культура была не слишком известна даже в ученых кругах. Думаем, что отчасти это объясняется внутренней сдержанностью и благородством абхазов. Застенчивость и сдержанность тоже входят в понятие «аламыс» (букв, «абхазство»), включающее в себя нерушимый кодекс норм поведения, обязательный для соблюдения всеми членами сообщества.

И вот Крылов, благодаря доверию к нему простых абхазов, жрецов и членов правительства, открыл и описал реликтовую (простите за не совсем точный термин) добиблейскую культуру. Открыл не в затерянных в Кумранской пустыне пещерах; речь идет о живой культуре, которая «пропитывает» бытие целого народа. Даже совместные трапезы регламентированы традициями и оказываются одной из форм ритуала. Нам приходилось участвовать в подобного рода застольях, и лишь недоуменные переглядывания изредка говорили нам о том, насколько сложен ритуал и сколь снисходительны великодушные хозяева к диковатым гостям.

Это традиционное бытие естественно и неброско. Даже жрецы — это внешне обычные люди, небогатые и очень обеспокоенные тем, что кто-то подумает, будто они богатеют благодаря своему положению в обществе. Их доходы тут же уходят на исполнение ритуалов.

Естественно, не надо идеализировать абхазов. Среди них есть и преступники, и наркоманы. Важно другое. Наш суд занимается главным образом доказательством вины или невиновности, а уж там — «по прейскуранту» — наказание. В народном же правосудии Абхазии вопрос доказательности сам собой разумеется, а наказанием становится осуждение всей семьей и всем родом.

Все всё знают обо всех, и потому все обязаны жить в мире и согласии. Осознание этого структурирует жизнь всего общества. Высшая мера наказания — изгнание. Страшное наказание для абхаза, который знает, сколькими поколениями он связан именно с этим склоном горы, с этим домом.

Впрочем, и в Абхазии можно услышать сетования стариков на то, что молодежь не ведет себя «традиционно», что авторитет стариков якобы падает. А, скажите, когда и где молодежь беспрекословно слушалась стариков? На то она и молодежь. Чтобы преодолеть свойственное ей чувство «возрастного достоинства», надо просто подождать лет десять, двадцать, сто лет. Среди абхазов всегда много долгожителей. Время есть.

Автор: Т. А. Шутова.

Источник: https://md-eksperiment.org.