Саркофаги на дне

затонувший античный корабль

…Была Малая Азия, греческий, точнее говоря, ионийский город Милет, издревле славный своей мудрой философской школой, упорными воинами, когда-то до последнего сопротивлявшимися персидскому нашествию, оживленной гаванью — перекрестком тогдашних средиземноморских дорог. И еще было лето, конец лета, пышущего жаром, не желающего уступать уже подкрадывающейся осени. Было самое время собираться в путь, в сторону заходящего солнца.

Да и груз уже на борту — последние массивные белые параллелепипеды тяжело улеглись в трюм. Груз этот никого удивить здесь не мог. С незапамятных времен в Милет из глубины страны привозили на скрипучих колымагах огромные глыбы мрамора, добытого каторжным трудом рабов в каменоломнях Афродиазиса. В гавани их переваливали на суда, пришедшие чуть ли не со всех концов Ойкумены — Мира, знаемого людям.

На этот раз судно приняло на борт не только совсем неотесанные глыбы, но и «заготовки» — грубые мраморные ящики с мраморными же крышками… Словом, это были «полуфабрикаты» саркофагов. Пройдя руки искусных латинских ваятелей и резчиков, им предстояло стать местом упокоения для отпрысков не одной благородной и богатой римской фамилии.

Выйдя в Эгейское море, капитан, он же и владелец груза, еще не раз заходил на бесчисленные островки — имя им Спорады, сиречь Рассеянные, — везде прикупал еще и еще глыбы неотесанного мрамора: Великий Рим строился на широкую ногу.

Потом кораблик оторвался от нескончаемой цепи скалистых Спорад, взял круто на запад и на юг, огибая знакомые берега Пелопоннеса. Вот и мыс Метони — юго-западная оконечность Греции, пора поворачивать на север… Наконец и ответственный «стежок» маршрута — через открытые воды Ионического моря и Отрантский пролив к мысу, называемому ныне Санта-Мария-ди-Леука, — самому острию каблука на итальянской ботфорте.

Казалось, главные опасности уже за кормой — остается обогнуть носок Аппенинского сапога, пройти меж легендарными Сциллой и Харибдой (опытный и здравомыслящий капитан знал, что это всего лишь Мессинский пролив), а там уж и до Остии — морских ворот Рима — рукой подать. Но…

Но Парки — сестры богини судьбы, рассудили иначе: остановилась жизни прядущая нить Клото, Лахесис, участь людей решая, кивнула, и неотразимая Атропос нить перерезала быстро…

В ту ночь ветер круто переменился. Задул сирокко, несущий жар африканских пустынь. Подвахтенные, борясь с ветром, бросились к парусам, но сирокко прочно запер суденышко в заливе Таранто. Бледный рассвет слабо озарил мрачный скалистый берег; он был близок, куда ближе, чем хотелось бы измученным матросам. С большим квадратным парусом, обязательным для древнегреческой перамы, с тяжелым грузом, судно не могло как следует лавировать против ветра. Ловушка захлопнулась.

Капитан приказал бросить якорь, — глубина здесь составляла уже лишь саженей пятнадцать-двадцать. Но буря легко вырвала якорь и поволокла обреченно упирающийся кораблик все ближе к берегу. Якорные цепи оборвались, как гнилая нить. Безжалостные стихии гнали судно к шестисаженной отметке, к белым бурунам смерти.

Если бы удалось продержаться еще несколько часов, был бы еще шанс, хотя и небольшой, выброситься на берег, пожертвовав кораблем и грузом ради жизни команды. Но силы были неравными, старое судно устало бороться и пошло ко дну в каких-нибудь пятистах метрах от берега.

…Восемнадцать столетий пролетело над зелеными водами. Восемнадцать веков медленной, но верной работы времени, работы, губительной для дерева и металла, живой ткани и обожженной глины. Гниение, распад, тление и ржавчина, морская соль и удары волн неустанно делали свое дело, и мало что может теперь взять в руки археолог и историк из того, что когда-то верой и правдой служило древнему мореплавателю…

Английский ученый профессор Джон Уорд Перкинс всю свою жизнь посвятил узкому вопросу — древнеримской торговле и мореплаванию в Средиземном море. И даже еще уже: торговле именно строительными материалами. И, кажется, не осталось скрывшегося факта в избранной им области знания.

Проанализировав все известные материалы об основных маршрутах мореходов древности, изучив лоции и карты, он и предложил Пенсильванскому университету залив Таранто как место, где стоит хорошенько поискать. Так представитель новой профессии археолог-аквалангист Питер Трокмортон со своей группой подводных пловцов оказался в тех местах, что лежат «между каблуком и подошвой» Апеннин.

Впрочем, залив этот велик, и искать здесь иголку в стоге сена — занятие достаточно неблагодарное. Поэтому начать пришлось местного фольклора. И немало времени прошло, прежде чем среди самых невероятны рыбацких россказней не стал назойливо часто повторяться «сюжет» о некоем затонувшем городе. Его белокаменные колонны будто бы лежат на дне «вот там», напротив Toppe Сгаррата — Сломанной башни, что четыреста лет назад служила дозорной в дни пиратская набегов, а теперь превратилась в убежище мальчишек, играющих в войну. Старый лодочник Мидио Лa Джойя, прошамкав «Это еще мой дед открыл», пригласил археолога сесть на корме и поплевал на руки.

«…В ясной прозрачной воде четко различались два белых предмета, выступавших из песчаного дна. Колонны? Нет… Это гробы!.. Казенные саркофаги…» Дневник Питера Трокмиртона навсегда запечатлел то, что ему пришлось пережить в этот день.

Песок был легкий, и слабого движения руки было достаточно, чтобы он, взмываясь облаком, обнажал все больше подробностей. Не прошло и недели, как глазам аквалангистов открылось чуть ли не два десятка мраморных обликов и просто необработанных глыб. И все же самое главное было еще впереди.

В тот день Трокмортон решил пригласить свою жену Джоан участвовать в погружении. Вместе с другими аквалангистами она «пылесосила» морское дно в надежде обнаружить какие-либо мелкие предметы древнеримского происхождения. Борясь с течением, она просунула руку под полузарывшийся в грунт саркофаг и…

И вытащила полусгнившую сосновую доску с деревянным гвоздем и аккуратно выструганным шипом, некогда служившим для соединения с соседней такой же доской в прочном корабельном борту.

Тут надо сказать, что пока еще ни в одном музее мира не был выставлен более или менее сохранившийся корпус корабля античных времен. Шведский фрегат «Ваза», поднятый
со дна Балтики, и тот потребовал немалой реставрации, прежде чем стал доступным для обозрения, — а ведь он пролежал под водой каких-нибудь несколько столетий. А здесь — тысяча восемьсот лет. Обычно за такой срок сосна, пиния, дуб, тамариск, вяз, ливанский кедр и кипрский кипарис, применявшиеся греческими и римскими судостроителями, превращаются в прах.

Здесь же в руках подводных археологов оказались комплексные и почти нетронутые детали древнего парусника. Обшивные сосновые доски, вязовый кильсон, крупные части остова и продольных балок — стрингеров, сокрушенные непосильным весом каменного груза, но им же и вдавленные в песок, прикрытые и спасенные от грызущей работы времени и ярости стихий.

К счастью, отряд Трокмортона отнюдь не состоял из любителей, горячность которых в соединении с невежеством нередко приносит науке непоправимый ущерб. И, прежде чем каждый из обломков, веками не видевших дневного света, был поднят на поверхность, он там же, на дне, получил свое место на общей схеме, свою табличку с инвентарным номером, был зарисован и сфотографирован со всех сторон. Доска за доской тесовая обшивка, сверкающая желтизной, как будто только что вытесанная из вчера срубленного ствола, показывалась из песчаного грунта. Деревянные гвозди и шипы все еще держались на месте, собранные «в лапу» конструкции еще не изменили замыслу древнего «корабела».

Как это доказала находка, в отличие от современных судостроителей античные мастера не клали досок «внахлестку», частично перекрывая их друг другом, и не конопатили образующиеся при этом швы. Тогдашние плотники предпочитали метод «врубки», вводя доску в доску, шип в паз, ну, вроде как стыкуется нынешняя вагонка. А затем они полагались на то, что в воде доски разбухнут, заполнят все полости и перекроют течь. Система эта отлично работала — иные части конструкции и сегодня силой не разожмешь.

Археологам пришлось залезть в долги, вести переговоры с властями, администрацией музеев, начальством итальянского флота. Но, в конце концов, над местом последней стоянки античной перамы закачалось зафрахтованное учеными современное суденышко, а там и небольшой плавучий кран.

На дне, к изумлению его жителей, появились воздушные шары: их пластиковые оболочки крепили к древним мраморным блокам и надували газом, который поступал по гибкому шлангу с поверхности. Связка таких баллонов, напрягая стропы, отрывала десятитонные махины ото дна и освобождала драгоценное дерево, а там их уже ждала механическая рука подъемника.

Если есть органическое вещество, определить возраст находки ныне не так уж сложно. И вот из радиоактивной лаборатории Пенсильванского университета приходит сообщение специалиста по радиоуглеродному датированию доктора Элизабет Ралф: «Дерево, присланное вами, срублено не позднее первого века нашей эры». А найденная в песке около судна монета отчеканена на острове Лесбос около 180 года.

Судно к моменту своей гибели было очень немолодо. Хозяин, видимо, никак не мог с ним расстаться, стараясь выжать из него, что можно. Через века пришел к нам свидетель его скаредности — или бедности? — слабенькая деревянная заплатка, кое-как прибитая к более старым доскам первоначальной обшивки. И прибита она гвоздями не звонкой бронзы, как все остальное, что лежало ниже ватерлинии, а простого черного железа, увы, столь подверженного ржавчине. Быть может, эта заплата и подалась в тот самый день, когда в залив Таранто ворвался злой сирокко?

До сих пор о том, как выглядела античная перама, можно было судить только по изображениям на нескольких чудом дошедших до нас мозаиках. Теперь же перед нами ясно предстает это смело борющееся со стихией суденышко метров тридцати от форштевня до кормы и с бимсом — шириной всего метров восемь, на котором греки, римляне и левантинцы избороздили все Средиземное море от Босфора и до Геркулесовых столбов.

Автор: Б. Силкин.